Мои тревоги не утихали в продолжение всей той зимы. Разгром, который мы учинили Амбиориксу и его союзникам, в какой-то мере облегчил наше положение. Войско галлов, которое собиралось напасть на Лабиена, при известии о том, что я остаюсь в Галлии и готов усилить любой свой легион, которому станут угрожать, рассеялось. Позднее сам Лабиен одержал блестящую победу, что гарантировало ему безопасность по крайней мере до весны. И всё-таки не проходило дня в эти зимние месяцы, чтобы не поступило сообщения о случаях антиримской агитации то в одном, то в другом галльском племени. И именно в то время, когда требовалось моё самое активное участие в римских делах, я вынужден был всего себя отдавать политике в Галлии. Больше всего мне нужна была уверенность в том, что в будущем году мы сможем наступать, а не пассивно наблюдать развитие событий, которые наверняка будут направлены против нас. Я послал кое-кого из моих лучших командиров в Северную Италию с приказом набрать рекрутов и обратился к Помпею с просьбой отпустить часть набранных им для Испании войск ко мне на службу. Помпей откликнулся на мою просьбу как патриот и как друг. Я получил от него целый легион. Мои посланники навербовали в Северной Италии ещё два легиона. Так что к началу нового сезона мы могли выставить десять легионов, вдвое увеличив число утраченных Сабином когорт. Многочисленность наших пополнений и быстрота, с которой их сосредоточили в Галлии, доказали нашим врагам, что мы намерены не отступать, а, напротив, ещё крепче удерживать завоёванное.

Наступивший год был годом репрессий и суровых наказаний для Галлии. Принятые мною меры имели успех — они на какое-то время остановили всенародный бунт, которого я так опасался. Но главной цели, которую я перед собой поставил, я не достиг. Галлы не были запуганы до такой степени, чтобы полностью подчиниться нам: Амбиорикс не был убит и оставался на свободе. Я благодаря внезапности своего появления одерживал победы во всех предпринятых мною операциях, но результаты оказывались несоразмерны с потраченными на это усилиями. Мои планы постоянно рушились непредсказуемыми событиями как в Галлии, так и в ещё больших масштабах в Риме. Стало казаться, что я сражаюсь не с массами людей, а с самой судьбой.

Когда я теперь оглядываюсь назад и вспоминаю тот год, перед моими глазами не возникает ничего, кроме картин всеобщего разорения и дикости. Я вижу дым горящих городов и деревень, длинные вереницы пленных, и ещё я вижу кровоточащий кусок мяса, который был когда-то вождём сенонов Акконом. Во всех наших делах того года присутствовала не только безумная гонка, но и налёт какой-то ущербности, исключая, пожалуй, только наш второй переход через Рейн, действительно достойное и величественное зрелище. На этот раз мост был построен ещё быстрее, чем предыдущий, и армия, перешедшая по нему в Германию, более внушительная. Я надеялся навязать бой могущественному германскому племени свебов, но его вожди заблаговременно отвели свои войска вглубь страны, куда я не посмел идти за ними — слишком велик был риск, да и времени мне не хватило бы на их преследование. Но, хотя мы захватили меньше добра и меньше пленных, чем надеялись, эта экспедиция принесла очень важные плоды. Те германские племена, которые вот уже два года состояли с нами в дружеских отношениях, возобновили свои предложения о сотрудничестве с нами, и мне представилась возможность набрать достаточное количество германских конников, которых я обучил по-своему. И в кампаниях следующего года они сыграли решающую роль.

Предательское, преступное племя эбуронов жило (я не ошибаюсь, употребляя здесь глагол в прошедшем времени) в горах и долинах Арденн. На северо-запад от них, в болотистой низине, располагалось племя менапиев, и к югу от них обитало сильное племя треверов, которых Лабиен разбил предыдущей зимой, но потом они вместе с Амбиориксом и его эбуронами и другими племенами объединились в антиримскую лигу. Перед переправой через Рейн мы в двух коротких сражениях расправились с менапиями и треверами, а затем повернули наши главные силы против эбуронов. В первой же кавалерийской атаке мы чуть было не захватили самого Амбиорикса. На этот раз ему удалось бежать с небольшим отрядом телохранителей — их и было-то всего четыре конника, — и весь остаток того года он провёл в бегах. Организованного сопротивления эбуроны оказать не смогли. Амбиорикс, по-видимому, приказал своим соплеменникам рассеяться по всей стране и дальше изворачиваться кому как придётся. Я решил, если представится такая возможность, истребить всё племя и оставить Амбиорикса, если выживет, или совсем без подданных, или с очень немногими из них, чтобы они проклинали само имя его за то, что он вовлёк их в эту войну, в которой эбуроны потеряли все: и своё имущество, и надежду на будущее. Мы разрушили в этой стране каждый город, каждую деревню, уничтожили весь урожай и охотились за мужчинами, женщинами и детьми, которые скрывались от нас в ущельях гор или в болотах на севере. Хотя мы не встретили на своём пути ни одного значительного войска, эбуроны иногда объединялись в небольшие отряды и в отчаянных сражениях причиняли убытки нашим фуражирам или захватывали отдельных солдат, которые слишком далеко отходили от колонны. Отчасти из желания прекратить эти мерзкие налёты, отчасти же для того, чтобы показать, как мы поступаем с предателями и бунтовщиками, я позвал всех желающих из соседних племён присоединиться к нам в грабеже и истреблении эбуроном. Набралось немало добровольцев. Но лето кончилось, Амбиорикс оставался на свободе, а в его разгромленных владениях всё ещё продолжали оказывать сопротивление немногочисленные негодяи. Я же предпочитал покончить с этим делом, и покончить навсегда.

К закрытию сезона я созвал совет всей Галлии в одном из городов страны ремов. На этом совете я хотел укрепить союз с дружескими племенами и устрашить наших врагов Новости, поступавшие ко мне из Италии, добавляли мне решимости провести эту зиму в Трансальпийской Галлии, откуда я мог быстро связываться с моими друзьями и агентами в Риме. Но я хотел быть уверенным в том, что в моё отсутствие армия будет в полной безопасности, и поэтому перед отъездом раздавал подарки и почести вождям эдуев, ремов и других племён, в чьей лояльности был особенно уверен. Но я также наложил суровое, публичное наказание на Аккона, который в начале года попытался поднять своих соплеменников на восстание против нас, но оказался захвачен врасплох нашими легионами и разбит в бою ещё до того, как успел организовать своё выступление. Его казнили диким способом по обычаю предков. В присутствии нашей армии и вождей всех галльских племён его раздели догола, голову намертво зажали в деревянную рогулину и били плетьми до смерти. Когда порка закончилась, от него мало что осталось, но в завершение традиционной процедуры ему наконец отрубили голову. Это отвратительное зрелище было с восторгом принято нашими солдатами, мечтавшими о подобном необычном возмездии, которое как бы венчало год их мести. Многие галлы тоже поздравляли меня с яркой демонстрацией моего умения награждать своих друзей и безжалостно расправляться с предателями. Я и сам считал, что этот спектакль необходим, но при этом прекрасно понимал, что, обеспечив безопасность моей армии на тот момент, я в то же время сделал своими врагами тех галлов, которых хотел видеть на своей стороне. Теперь каждому галлу стало ясно, что нашим приказам должны будут подчиняться все и по всей стране. До этого мы выделяли то или иное племя званием «друзья и союзники», а кроме того, я старался как можно меньше вмешиваться в деятельность политических или религиозных галльских вождей. Теперь каждое племя должно было подчиняться моей воле, и, как подчинённые, они могли числиться только моими друзьями, но никак не союзниками. Для всех это стало неопровержимой истиной после казни Аккона, и я знал, что лучшие и достойнейшие никогда не простят мне этот вынужденный шаг. Я помню, с каким выражением лица наблюдал за казнью Коммий, который был так полезен мне в Британии и во многих других переделках и ставший с моей помощью верховным вождём атребатов, чью власть я не премину возвеличивать и в будущем. Я наблюдал, как по мере того, как сыпались на спину Аккона удар за ударом, на лице Коммия, такого же воина и вождя, отражалась вся амплитуда чувств. Я поспешил после казни поговорить с ним и поощрить его личные притязания, но с тех пор он уже не обращался ко мне с той лёгкостью и откровенностью, которые я так ценил в нём раньше. И прежде чем уехать в Италию, я попросил Лабиена присматривать за ним.