Даже при таких обстоятельствах Клодию едва удалось избежать заключения. Улики против него были столь убедительными, что требовалась определённая смелость для голосования против них. Его алиби было значительно ослаблено свидетельством Цицерона, который заявил, что Клодий заходил к нему домой за несколько часов до того, как начался женский праздник. Этими словами, как стало ясно из дальнейших событий, Цицерон нажил себе самого опасного врага, и мне даже кажется, что незадолго до начала слушания он хотел отказаться от своих показаний. Однако его замечательно глупая жена Теренция, убеждённая в том, что некоторая холодность её мужа в этом деле может быть объяснена лишь секретной связью между ним и Клодией, устраивала ему бесконечные сцены, и ему пришлось свидетельствовать в суде.

Меня тоже вызвали в качестве свидетеля. Я ограничился лишь заявлением, что ничего не знал о событиях, происшедших в моём доме. Когда же меня спросили, почему я развёлся с женой, то ответил, что мой опыт подсказывает, нужно быть чистым не только от вины, но и от подозрений. Этот ответ, к моему большому удивлению, запомнился, и его очень часто цитируют сегодня как пример моей высокой нравственности и морали, которая с годами стала куда более жёсткой, чем тогда. В то время, однако, Я просто имел в виду тот факт, что меня самого совсем недавно подозревали в связи с Катилиной, что было абсолютно необоснованно.

Моё свидетельство оказалось настолько полезным для Клодия, что он остался мне благодарен. Несмотря на щедрые взятки, суд чуть было не вынес решение против него. Двадцать присяжных проголосовали против Клодия и тридцать один за его освобождение.

Я очень хотел побыстрее уехать из Рима, потому что в Испании меня ждало очень много дел. Впервые в жизни я должен был стать командующим постоянной армией, численностью в два легиона, и я собирался набрать ещё один, на месте. Мне уже было более сорока лет, и хотя я кое-что знал о военном деле, опыта у меня практически не было. Естественно, я тщательно подбирал свою свиту Особенно я радовался, что со мной отправлялся служить мой друг Бальб, который являлся не только квалифицированным управляющим, но, кроме того, был очень приятен в общении и обладал великолепными дипломатическими способностями. Так как он родился в Гадесе и детство провёл в Испании, я получал преимущества, связанные с его глубокими знаниями страны и местных условий. Задолго до того как мы покинули Рим, мы в целом наметили направления, по которым собирались действовать. Времени у меня было немного. В следующем году я собирался выдвинуть свою кандидатуру на консульство. Мне нужен был военный престиж и, кроме всего прочего, деньги.

В тот момент мне было очень трудно избавиться от своих кредиторов в Риме. В мою сторону летели весьма неприятные угрозы, что моё имущество будет описано, а я буду арестован, если попытаюсь выехать из города, не выплатив хотя бы часть своих долгов. Этого я никак не мог сделать. Мне нужно было огромное состояние, чтобы расплатиться с должниками. Поэтому даже после окончания суда над Клодием я не мог покинуть Рим. И снова меня спас Красс, выделивший мне огромную сумму денег, составлявшую четверть всех моих долгов. Таким образом, я смог удовлетворить требования самых настойчивых своих кредиторов. Остальным, включая и Красса, пришлось довольствоваться мыслями о моих грядущих успехах, и я теперь рад, что они оказались в выгоде, когда я расплатился.

Наконец я мог не бояться ареста, и мне оставалось лишь обеспечить безопасность Масинты, которого я никак не мог оставить в городе. Он ехал со мной, в моих носилках, до тех пор, пока мы не покинули пределы города, а позже я сделал так, чтобы Масинта, сев на корабль, отправился в Африку. Затем вместе с Бальбом и немногими моими друзьями я отправился как можно быстрее через альпийские деревни Северной Италии и богатые земли Пиреней в совершенно незнакомые и огромные просторы Испании.

Уже было, лето, а через год я собирался вернуться в Рим в качестве кандидата в консулы. Поэтому необходимо было немедленно начать действовать. Я познакомился со своими легионерами уже на марше, как всегда случалось со мной во время кампании. Но я не только познакомился, но и по-своему полюбил их. В действительности мои чувства к солдатам и центурионам, находившимся под моим командованием, были сильнее всех тех, которые я когда-либо испытывал. С этим чувством может сравниться лишь самая искренняя и преданная дружба. В этот период моей жизни это новое чувство и та деятельность, в которой оно выражалось, стали для меня самыми волнующими. Я наслаждался долгими переходами под палящим солнцем, и всегда, в конном или пешем походе, шёл с непокрытой головой, вовсе не стараясь скрыть свою лысеющую голову. Мне доставляли удовольствие все проявления военной жизни, кроме, пожалуй, самого кровопролития. Это удивляло многих моих друзей и большинство моих врагов. Я уже приобрёл известность как сильный политик, и у меня была репутация знатока моды, искусства, человека, который ввёл новую манеру одеваться, любителя женщин и того, кто очень тщательно следит за своей внешностью. Теперь, и практически в одночасье, у меня появилась репутация человека совсем другого типа. Начали рассказывать истории о моём мастерстве в верховой езде, о том, как я переплывал реки, о моей выносливости к жаре, холоду или голоду, о том, как я забочусь о своих людях, а они в ответ стремятся сделать невозможное, о том безрассудстве, с которым в критические моменты я подвергал опасности свою собственную жизнь. Многие из этих рассказов, конечно, сильно преувеличены. Например, правда то, что у меня была великолепная лошадь, замечательное животное, с которым никто, кроме меня, не мог справиться, но абсолютная ложь, хотя эту историю всё ещё повторяют, что у неё на копытах оказалось по пять пальцев, как у человека.

Кроме удовольствий, которые я получал от напряжения физических сил, от того, что разделял опасность, тяготы и лишения со своими воинами, этот новый образ жизни привлекал меня с интеллектуальной и духовной точек зрения. Я уже испробовал свои способности в странном и запутанном искусстве, именуемом римской политикой, но в Испании обнаружил, что в деле военного командования воля и инициатива, ум и решительность могут выражаться более ярко и достойно. С моей точки зрения, это объясняется не тем, что проблемы, решаемые военачальником, проще тех, с которыми приходится сталкиваться государственному деятелю, и не тем, что он более свободен от внешнего контроля. Это скорее вопрос срочности, потому что независимо от того, сложны его проблемы или нет, их нужно решать быстро и постоянно. И насколько бы полководец ни был свободен от руководящего влияния окружающих, он опять-таки постоянно и напрямую контролируется необходимостью сохранить жизнь себе и своим людям и обеспечить их боеготовность. Хотя в идеале мы воюем для того, чтобы обеспечить спокойствие граждан, в некотором смысле война более реальна, чем мир. Когда человеку изо дня в день приходится сталкиваться с вопросами жизни и смерти, эти слова приобретают значение, отличное от того, которое они имеют в речах, произносимых перед народом и в сенате. Во время войны вся человеческая личность задействована в каждом моменте сражения. Выживание зависит от моментального принятия решения, от ловкости и выносливости как тела, так и души. Даже недостойные люди во время войны могут стать великими. Они могут стать лучше, чем есть на самом деле, искренне и чистосердечно разделяя уверенность, настойчивость, огорчение, триумф с другими более смелыми и умными, чем они сами. Главнокомандующий может любить своих воинов за их слабость, а не только за силу, но в мирное время эти человеческие слабости моментально становятся предметом порицания и кажутся абсолютно неуместными, и тогда человек должен быть чрезвычайно одарён или же признать без зависти величие других.

Теперь я привык ко всем сторонам военной жизни. И всё-таки до сих пор не могу устоять перед её очарованием. Сейчас, когда столько различных дел удерживают меня в Риме и мне ничто не угрожает, кроме опасности политического убийства, я всё равно должен следовать тому, что представляется мне моей судьбой и что мне так нравится. Один предсказатель предупредил меня о том, чтобы я опасался завтрашнего дня, а именно ид марта. Я не придаю особого значения словам предсказателей, и, если всё пойдёт хорошо, послезавтра я снова отправлюсь в путь для того, чтобы присоединиться к своей армии и завоевать для империи новую провинцию на Востоке. Моё стремление действовать остаётся столь же сильным, каким оно было в те давние времена в Испании, когда я впервые услышал приветственный крик римских воинов: «Император!»