Сючжи не умела петь. Когда Цинцин исполнился месяц, они взяли ее с собой и поехали в уездный центр, в единственное на всю округу фотоателье, чтобы сняться на память. «Счастливая семья» — называют такие снимки. В уездном центре продавали мороженое. Торговец, растягивая слова, выкрикивал: «Мо-о-оро-оженое! Мо-о-оро-о-оженое!» Это слово буквально околдовало Сючжи. Покачивая Цинцин, она нараспев повторяла, стараясь подражать северо-западному говору: «Мо-о-оро-оженое…» Эта короткая, всего из одного слова, монотонная песенка, сладкая как мечта, не только мгновенно усыпила Цинцин, но и его самого оторвала от книги и переселила в мир прекрасной сказки, на вершину блаженства.

На Ванфуцзине тоже есть продавцы мороженого. Но их не слышно, они сидят в своих будках, как изваяния. Это не то! Ему захотелось снова услышать ту сладкую, как мечта, волшебную мелодию, шутливое, полное надежды: «Будет и хлеб, будет и молоко!»

Нет. Нечего ему здесь зря тратить время. Надо возвращаться домой. К тем, кто помог ему в тяжелое время. Теперь они ждут помощи от него. Там земля, политая его потом, — он сверкает на скошенных полях. Там его жена и дочурка, которых он любит больше всего на свете. Там все, что у него есть. Вся его жизнь.

И он вернулся. Вернулся в привычный и знакомый маленький уездный городок. Перед автобусной остановкой — единственная на весь уезд асфальтированная дорога, припорошенная желтой пылью. Ветер крутит пыльные столбы перед входом в магазин, возле банка, почты. На другой стороне шоссе тарахтит хлопковзбивалка. Она будто и не останавливалась ни на минуту с тех пор, как он уехал. У входа на автостанцию толпятся, как всегда, крестьяне, продают сладкое рисовое вино, масло, тыквенные семечки. Чуть дальше — все те же покосившиеся глиняные домишки. Кое-где на дверях можно еще различить стершиеся от времени резные узоры. Новое здание театра по-прежнему все в лесах, около него суетятся рабочие.

Когда он вышел из автобуса, ему показалось, будто он спустился на парашюте, и ноги вдруг ощутили землю. Ему дорог каждый комочек, каждая пылинка, как собственная жизнь — вся, даже тяжелое прошлое.

В сумерках везшая его повозка поравнялась с тем поселком, где он жил раньше, когда работал в производственной бригаде. Косые лучи заходящего солнца падали из-за западных гор, освещая и деревушку, и ее жителей размытым красно-розовым сиянием. Два серебристых тополя, посаженные руками Сючжи, высоко поднялись над плоской крышей его прежнего жилища. Они стояли не шелохнувшись, навытяжку, будто приветствуя его.

Скотина возвращалась по дворам. Животные, которые пересекали дорогу, словно узнав его, останавливались и долго смотрели вслед широко раскрытыми глазами. Лишь когда повозка отъехала далеко, они отвернулись и лениво побрели к своим загонам.

К сердцу волной прихлынуло тепло. Он вспомнил свой разговор с отцом накануне отъезда. В тот вечер отец и сын сидели друг против друга в креслах; отец был в шелковой пижаме, печальный, ссутулившись, курил трубку.

— Уже уезжаешь? Так скоро? — спросил он.

— Да, надо готовиться к экзаменам за полугодие.

Отец помолчал и сказал:

— Я очень рад, что мы повидались.

Он старался не выдать своего волнения, но нижняя губа слегка дрожала.

— Ты стал настоящим мужчиной. В тебе появилась уверенность. Это хорошо. Настоящая вера человеку нужнее всего. Признаться, я в свое время тоже верил, но религия это не то… — Он запнулся, махнул рукой и сменил тему: — В прошлом году в Париже я видел английское издание Мопассана. Там есть рассказ, где описывается встреча крупного политика со своим сыном, которого он оставил много лет назад. Потом сын помешался. Всю ночь я не спал. И часто вспоминал, как ты стоишь передо мной, такой несчастный, печальный. Но теперь я успокоился. Ты, вопреки моим ожиданиям, превратился в такого… такого…

Он не закончил фразу — не смог подобрать подходящего слова. Но в глазах его было уважение. Они оба — и отец, и сын — остались довольны и этой своей встречей, и этим своим расставанием. Оба получили друг от друга то, чего каждому не хватало. Отец успокоил свою совесть, а он сам в важный, переломный момент окинул взором прожитую часть жизни — и понял как будто в чем ее смысл.

Солнце закатилось за горы. Брошенные им последние лучи сделали вершины оранжево-золотыми. Отсвет зари упал на горные склоны, на луга и поля, стелющиеся внизу, на села. Свет постепенно тускнел и перешел наконец в слабое сияние. Все ближе и ближе подъезжали к школе. Вот глаза различили спортплощадку — она выделялась светлым пятном, как гладь озера среди бурых зарослей прибрежного камыша. Навстречу пахнул вечерний ветер, и тепло, разраставшееся в груди, разлилось по всему телу. Отец, говоривший о его уверенности, о вере, понял по-своему состояние его души. Ни доводы разума, ни знания не могут заменить чувства. Иногда чувства важнее, чем разум. Самое драгоценное, что принес ему опыт прожитых лет, — это ощущение себя человеком труда. Он так растрогался, что на глаза навернулись слезы: нет, не впустую прошел он свой тернистый путь.

Наконец он разглядел и школу. У дверей его дома стояли несколько человек и смотрели в сторону приближающейся повозки. Белый передник Сючжи казался в гаснущем свете заката яркой звездой.

Люди все подходили и, когда наконец разглядели, что это — он, побежали на дорогу. Впереди всех маленькая девочка в красном, похожая на язычок пламени. Вот она бежит, бежит… Все ближе, ближе…

Вдо-ох — выдох, вдо-ох — выдох!

Туман повис над озером белесым, с чуть заметной прозеленью, покрывалом. Воздух чистый и свежий, напоенный озоном, словно у моря, вселял бодрость.

Вдо-ох — выдох, вдо-ох — выдох!

Вдруг перед глазами Юэ Тофу все засверкало — какая красота! Лотосы расцвели — когда только успели?! А он и не заметил — может, они ночью раскрылись все сразу? Он ведь каждое утро бегает вокруг озера — не мог пропустить…

Вдо-ох — выдох, вдо-ох — выдох!

Нынче, наверно, будет дождь — с самого утра парит. Стайки стрекоз жмутся к воде, лишь изредка пролетая мимо головы.

Вдо-ох — выдох, вдо-ох — выдох!

Половина дистанции уже позади, но Юэ Тофу держит темп. Он бежит легко, не спеша, не напрягаясь, обгоняя одного за другим стариков, которые по-настоящему бегать не могут — только делают вид…

Даже невооруженным глазом видно, сколько за эти два года прибавилось людей, которые по утрам занимаются физкультурой в парке. Кое в ком с первого взгляда узнаешь человека, покинувшего «высокий пост». И по речи, и по манерам.

Свой чуть выступающий животик они несут с достоинством и, даже труся вдоль берега под ивами, каждым своим шагом дают понять, что делают что-то очень важное — передают какое-то указание или тщательно обдумывают, как одним махом разрешить весьма непростое дело…

Было здесь несколько человек, которые попадались ему ежедневно, — обгоняя их, Юэ Тофу всякий раз с легкой улыбкой вежливо склонял голову. Порой ему тоже улыбались в ответ, и эта улыбка, словно зеленый огонек на перекрестке, озаряла его душу радостью.