Они дошли до перевала, подобрали брошенные вещи, и тут Однорукий вспомнил, что у него есть целый килограмм пампушек и фляга воды. Цинцин с жадностью набросилась на пампушки, но Однорукий дал ей съесть только четыре, все больше поил. Она прижалась к нему и закрыла глаза.

Ли Синьфу, обняв ее, продолжал ошеломленно смотреть на языки пламени, пляшущие под горой, и думал, что там, за другой горой, есть Долина раздумий, где растет много редких елей и золотолистых смоковниц. От специалистов из лесничества он слышал, что это реликтовые деревья, оставшиеся еще со времен ледникового периода и сохранившиеся в других местах земного шара только в виде окаменелостей. В сердце Ли Синьфу неожиданно просветлело.

— Сестрица Цинцин, — сказал он. — Пока пожар не перекинулся на другую сторону горы, давай пройдем по хребту на тот склон! Если нам удастся сохранить леса в Долине раздумий, будет хоть чем перед лесничеством потом отчитаться…

Он взглянул на тропинку, ведущую к лесничеству, будто навсегда прощаясь с ней.

— Как хочешь. Теперь куда ты, туда и я! — ответила Цинцин. После еды и короткого отдыха к ней вернулись силы.

Пожар в Зеленом логе был обнаружен военными радарами. С радарного поста сразу позвонили в лесничество Туманных гор, там всполошились, послали большую бригаду спасателей, но по крайней мере треть девственных лесов Зеленого лога успела выгореть. Обугленные стволы с черными ветками стояли как грешники, вырвавшиеся из ада.

Через неделю в лесничестве объявился Ван Мутун с детьми и сундуком, неведомо где скрывавшийся. А Пань Цинцин и Ли Синьфу исчезли. Лесник, размазывая по лицу слезы, уверял, что пожар устроили его жена с любовником, а он тут ни при чем. Почти двадцать лет он ударник лесничества! И он совал начальству заявление с просьбой принять его в партию, написанное кровью. Вану поверили и послали в Зеленый лог народных ополченцев. Те много дней прочесывали долину, но обнаружили лишь останки сгоревших зверей. О судьбе Пань Цинцин и Ли Синьфу никто ничего не знал.

В то время лесничество, как и вся страна, было занято великой классовой борьбой, от которой, как утверждали, зависит будущее партии и государства. Чтобы не мешать грандиозной кампании, направленной против реставрации правого уклона, и не подрывать основы классовой борьбы, администрация лесничества доложила в вышестоящие инстанции, что классовые враги устроили в горах пожар, который уже потушен кадровыми работниками и «революционными массами». На том дело и закрыли. Правда, Ван Мутун почему-то ни за что не хотел возвращаться в Зеленый лог. К счастью, в тот момент в другом месте умер лесник, и туда направили Ван Мутуна с детьми. Там он вскоре женился на одной вдовушке и зажил, как прежде: чуть темнело, укладывался с ней в постель. Вдовушка эта тоже родила ему сына и дочь, со временем дети подросли и переженились. В новом доме Ван Мутуна воцарилась настоящая семейная идиллия.

После того как была свергнута преступная «банда четырех», в лесничестве стали поговаривать о том, что Пань Цинцин и Однорукий, если они живы и где-нибудь прячутся, могут, пожалуй, вернуться. Более того, считали, что их могут даже реабилитировать, как невинно пострадавших. А почему бы и нет? Даже обгоревшие деревья Зеленого лога пустили новые молодые побеги!

Дед юного Нау, начальник Управления двора, был человеком не очень просвещенным. Тогда говорили: «Если дом новый, а древних картин в нем нет, значит, в доме живет начальник Управления двора». Господину Фу, отцу Нау, после продажи дома денег хватило всего на несколько лет. Еще семи лет ему был дарован чин «придворного охранника пятого ранга». А какой из него охранник, если он даже курицы боялся. Спасла его Синьхайская революция[22]. К тому времени, как Цинская империя была свергнута, он едва достиг возраста, когда пора поступать на службу.

Пока господин Фу жил богато, дом был полон благородных мужей и знаменитых актеров. Он увлекался голубями, держал лошадей, играл в заморский бильярд, клеил бумажных змеев. Особую страсть питал к театру — пекинской опере, куншаньской драме. Он играл вместе с родственниками императорской фамилии в «Лагере Жемчужного занавеса» и в других спектаклях. Его постоянным аккомпаниатором был известный музыкант Хо Большой, который не только читал ему пьесы, учил петь, но и выполнял обязанности клакера — громче всех кричал «браво!». Бывало, господин Фу едва споет «наставники престолонаследника сдвигают бокалы», как музыкант бросает трехструнку и начинает аплодировать. Однажды невыспавшийся, осипший господин Фу заметил подозрительно музыканту: «А мне кажется, спел я неважно?» Но Хо Большой продолжал невозмутимо щипать струны, твердя, будто пел тот прекрасно.

После смерти жены господин Фу объявил, что бросает все и целиком посвящает себя сыну. Музицировать он перестал, но то и дело заботился о костюмах актеров, выкупал заложенные в ломбард вещи сказительниц. Павильон для гостей в его саду никогда не пустовал. Короче говоря, Фу был так занят, что до сына руки не доходили.

Впрочем, Нау и не нуждался в опеке, у него был свой круг друзей: дети князей, канцлеров и другие отпрыски аристократических семей. Они расхваливали поваров и портных друг друга, устраивали петушиные бои и собачьи бега, любовались цветами, ходили в театр. По части забав они могли дать фору старикам — освоили и модные развлечения: коньки, танцы, разгуливали по центральной улице Ванфуцзин — Княжий двор, глазели на женщин, затевали пирушки в чайной «Благодатный дождь». Деньги текли как вода. К тому же на всякий случай под рукой была бронза, фарфор, книги, картины. В задних комнатах — драгоценные шкатулки. Пару всегда можно вынести потихоньку и отдать певичкам или мальчикам.

Постепенно Нау спустил все антикварные вещи, а отец его — все остальное, словно отрезая по кусочку от соевого творога. Кредиторы подали в суд и отняли дом. Только тогда отец и сын поняли, что из заклада им не вернуть ни единого медяка — не осталось даже на кусок черствой лепешки.

Уже в преклонных годах дед Нау обзавелся наложницей. Ее звали Цзы Юнь, она была на несколько лет моложе господина Фу. Мать перед смертью строго наказала сыну о ней позаботиться. Господин Фу от своих щедрот отвел Цзы Юнь дворик, где раньше стояла конюшня, но при этом объявил, что отныне знать ее не желает.

Цзы Юнь, дочь крестьянина-арендатора, была приучена к тяжелому труду и жизни впроголодь. Заимев свой угол, она решила подыскать постояльцев, но не первых попавших, а таких, чтоб не было лишних пересудов. Сдала комнату пожилой чете — доктору Го с женой.

Госпожа Го болела чахоткой, осенью, когда с деревьев облетела листва, она слегла и больше не поднималась с постели; пришлось Цзы Юнь не только обслуживать доктора, но и ухаживать за больной. Звенели тазы и чашки, в доме все перевернулось вверх дном. Цзы Юнь терпеливо варила супы, готовила лекарства, стирала, чистила, скребла. Госпожа Го, не зная, как ее отблагодарить, однажды подозвала Цзы Юнь и взяла ее за руку.