– Ну, — смоля папиросу, спросил Биба полковника, — что скажете?

– Ребята, я хочу с вами по-хорошему поговорить. Давайте кончайте массовые беспорядки. Пошумели и хватит, — сказал полковник.

– Вы с нами по-хорошему хотите поговорить, — сказал Биба, — а что, и по-плохому умеете? Хотел бы я послушать гражданина полковника, как он по-плохому начнет разговаривать.

Биба — здоровый парень, на вид лет двадцать. Его черные глаза зло загорелись. Он потянулся и положил в наколках руки на колени.

– Ну что, начинайте по-плохому разговаривать.

Пока Биба говорил это, Беспалов шепнул полковнику:

– Надо уходить.

Но полковник — самоуверен и уходить не хотел.

– Я повторяю, ребята, кончайте массовые беспорядки.

– А если не кончим, что будет?

Полковник промолчал, а Биба сказал:

– Все ждут, когда вы по-плохому начнете говорить.

Биба встал, и в этот момент в полковника кинули шлюмку. Она попала в спину.

– Пошли, — негромко сказал Беспалов и тронул на выход. Полковник за ним.

Воры до самой вахты провожали их, звеня пиками, нагоняя на полковника страх. Когда он открыл дверь, из толпы крикнули:

– Скажи спасибо лейтенанту, что с ним в зону заходил.

Поскольку воры на уговоры не поддаются, полковник, собрав администрацию, предложил силами батальона войск МВД захватить колонию. Но встал вопрос: как это сделать? Оружие применять нельзя: малолетки. Тогда Беспалов сказал:

– Колонию захватить можно. И обойдемся без жертв. Я несколько раз заходил ночью и утром. Они всю ночь не спят, а засыпают под утро. Когда уснут, можно захватить врасплох. Вот только они рядом с кроватями ставят пики.

Посоветовавшись, колонию решили захватить. В лесу вырубили длинные березовые палки, и, едва забрезжил рассвет, триста солдат тихо прошли по зоне и растеклись по отрядам. Парни мертвецки спали.

Организаторам массовых беспорядков добавили срока и разбросали по зонам, а в колонии ввели актив.

Вскоре шекснинскую малолетку расформировали и привезли взросляков.

На разводе Павлуха после приветствия медленно обходил строй, вглядываясь в ребят. На некоторых он задерживал взгляд, как бы читая по их лицам, что они думают, а по большинству скользил взглядом, не удосуживая вниманием.

Такой осмотр Павлуха делал часто. Кто-то не хотел с ним встречаться и опускал глаза, кто-то во второй шеренге прятался за спину, но большинство ребят не отводили взгляд. Это было утреннее промывание мозгов. Если кто-то замыслил нехорошее, взгляд Павлухи, колкий, цепкий, говорил: «Брось, не вздумай сделать, я знаю об этом, не выйдет у тебя ничего».

Глаз давно получил ответ от начальника уголовного розыска капитана Бородина. Бородин писал, что факты, изложенные в письме, не соответствуют действительности. Выходило: сестру никто не грабил. Но вот сегодня Павлуха вызвал Глаза и сказал:

– Тебе ответ на жалобу, — и протянул почтовую открытку.

Глаз прочитал: «Сообщается, что Ваша жалоба на непринятие мер к расследованию преступления в г. Заводоуковске Тюменской области проверяется прокуратурой Тюменской области».

Павлуха, посмотрев на Глаза, сказал:

– Теперь жди ответ из прокуратуры Тюменской области.

Ответ из прокуратуры Тюменской области: так и не пришел. И не стал больше Глаз писать жалоб.

У Глаза болел зуб. В Одляне у этого зуба четвертушка отскочила, когда воры пытали. Зубной врач, Анастасия Петровна, жена воспитателя первого отделения Евгения Васильевича Нехорошева, зуб выдернула, и он мучиться перестал.

Анастасия Петровна была душевный человек, и ее воспитанники уважали. Она чем-то болела и вскоре умерла. Дом стоял напротив корпуса, и ребята в день похорон облепили окна и смотрели, пока процессия не скрылась из виду. На третьем этаже построение на обед прокричали, но из ребят никто от окон не отходил, и воспитатель ходил по комнатам. Его никто не слушал.

В апреле, в честь столетия Ленина, объявили амнистию. Из колонии освободили одного парня и двоим сбросили срок.

Глаз после амнистии думал: «Если б я был сейчас в Одляне по первому сроку, меня бы освободили. Всего восемь месяцев оставил бы хозяину».

По зоне прошел слух, что начальник колонии ушел на пенсию и на его место приехал новый. Из судской колонии. Там он, работая начальником отряда, вывел отряд в передовые, и его повысили.

На развод в сопровождении заместителя и дпнк из вахты вышел в светло-синей шинели с погонами капитана новый начальник. Роста он был выше среднего, стройный и молодой. Он принял доклад дпнк, бодро поздоровался и прошелся вдоль строя. Начальник симпатичный, с голубыми глазами и нестрогий на вид.

На работе ребята обсуждали нового начальника и гадали, каким он будет.

Старый начальник, подполковник, был высокомерен и редко приходил на корпус. А если появлялся, мало беседовал с ребятами. Бывал он перед отбоем, и когда третий этаж строился на вечернюю поверку — выходил из воспитательской или из кабинета заместителя и проходил вдоль строя, оглядывая воспитанников. Шел медленно и иногда перед парнями останавливался. У новичков спрашивал фамилию, а некоторых старичков, особенно активистов, хлопал по плечу одетой в перчатку рукой и спрашивал: «Ну, как дела?» Ему всегда отвечали: «Хорошо», — и он одаривал счастливца улыбкой. У подполковника были синие, поблекшие от возраста глаза, и он щурился, вглядываясь в ребят. Глаза у него слезились, и он вытирал их платком.

Бывший начальник — об этом мало кто знал — стоял за кулак. Наводить порядок в режимной колонии он без кулака не мыслил. Беспалов часто с ним спорил, доказывая, что в режимной колонии можно и без кулака обходиться.

Подполковник последнее время болел, и его замещал Павлуха. Он решил вообще изжить из колонии кулак.

Новый начальник Павел Николаевич Тихонов был противоположность старому. С первых дней он все вечера проводил на корпусе, знакомясь с воспитанниками. Когда он вел прием или разбирался с нарушителями, в кабинете сидел Беспалов. Павлуха помогал вникать в дела коллектива. Как-никак в колонии сидят нарушители со всех зон страны. На него легла более ответственная задача: воспитывать ярых оторвил. Тихонов знал, что в стране около ста колоний несовершеннолетних и в них, вместе со следственными изоляторами, отбывают наказание около ста тысяч малолетних преступников. Из этих ста тысяч самых отъявленных отправляют в три режимные колонии: на востоке — в Нерчинск, на юге — в Георгиевск, и на севере — в Грязовец.

В первую субботу новый начальник пришел на просмотр кинофильма. Он вошел в клуб, дпнк подал команду «встать», доложил капитану, что воспитанники собраны для просмотра кинофильма. Тихонов здороваться с ребятами, как заместители и старый начальник, стоя у входа, не стал. А держа руку у козырька, проследовал стройной солдатской походкой на сцену и, встав к ребятам лицом, только тогда сказал: «Здравствуйте, товарищи воспитанники!» Дпнк все это время стоял навытяжку. Воспитанники, как никогда, громко ответили: «Здравия желаем», и начальник подал команду «вольно».

Так Тихонов стал здороваться с воспитанниками часто. Иногда, стоя у входа, отдавал команду «вольно».

Тихонов, разбирая нарушения воспитанников, наказывать их не стремился. Он убеждал нарушителя, что тот не прав, и парни иногда каялись. Оказывается, начальник верит на слово и в отличие от Павлухи, наказыватъ не торопится.

Вскоре на этап забрали кента Глаза Дениса. В отделение пришли новички.

В шестом отделении жил Губа. В драке ему рассекли верхнюю губу, и на ней остался шрам.

Губа и еще несколько человек пришли с Гаврило-Посадской колонии. Там была анархия и зону вверх дном перевернули. В колониях несовершеннолетних двух лет не проходило, чтоб парни, доведенные до отчаяния, не поднимали анархии. В зонах жгли бараки, школы, но столовые никогда не трогали. Губа, видно, в массовых беспорядках участия не принимал, и срок не добавили. До освобождения меньше года.