– Забегай к нам. У нас в классе ни одного активиста. А всего нас девять.
– Мало букварей в этой зоне?
– Мало, — Томилец засмеялся и пошел в класс.
В восьмом классе двадцать с лишним человек. Глаз сел за первую парту — остальные заняты. В школе каждый день шло по четыре урока и час самоподготовки.
После занятий, в корпусе, к Глазу подошел Денис, и они пошли курить. В туалете встали к забранному решеткой, но без жалюзи окну, и Денис сказал:
– Ты, я вижу, парень ничего. Будешь жить с нами. В нашем отделении все живут группами. В других отделениях все идет в общий котел. Там не кентуются, а живут комнатами. Кулака в зоне нет. Но если будешь борзеть — отдуплят. Воров нет. Зону, как видишь, актив держит, хотя в КВП не так много людей. Половина активистов — липовые. Но в КВП не всякого примут. Активисты нужны авторитетные, как и на тех зонах. Там был вором, или положняком [14] , а здесь, чтоб жить легче, вступает в актив. В общем, здесь такой принцип: обмани ближнего, а не то тебя обманет дальний. Крутиться надо. Основные нарушения: двойки, или пуговица расстегнута, или матом ругнулся. Если активист услыхал, пошлет в воспитательскую. Чтоб сам воспитателю нарушение доложил.
– А если не пойти?
– Пойдешь, или как щенка затащат. В общем, поживи, оглядись. Держи хвост пистолетом.
2
В шестом отделении самый авторитетный из активистов — Толя Макаров. Только и слышно в коридоре: «Макаров, в воспитательскую», «Макаров, к Беспалову». Он нужен всем. Без него не решался ни один вопрос. Он был представлен к досрочному освобождению. Срок — пять лет, больше половины отсидел. Воспитатель на него чуть Богу не молился: он для него опора. Толя вокруг себя объединил активистов и не поддерживающих порядок, но и не нарушающих режим ребят. Их было человек десять, рослых и сильных, и попробуй не подчинись. Сам Макаров — душа-человек. На провинившихся не кричал, а убеждал их, что они не правы, и посылал в воспитательскую. Авторитетом он пользовался заслуженным
Во втором отделении лидер Вова Шевченко. Он тоже представлен к досрочному освобождению. Кто из них старший, они так и не разобрались. Между собой спорили по пустякам.
На третий день после прихода Глаза они повздорили между собой. После завтрака все курили в туалете, а Шевченко и Макаров стояли рядом и сжирали друг друга глазами. И Шевченко сказал:
– Что ты, Толя, ее дерешь. К Новому году будешь дома.
– Ты свою подальше от меня держи, а то фуфло вон какое, — парировал Макаров.
Шевченко не сдержался и ударил Макарова. Тот ответил. И в тесноте туалета они стыкнулись. Кругом ребята, и размахнуться неловко. За Макарова сразу вступились друзья. Они хотели придержать Шевченко, но его кенты кинулись на них.
Постепенно в драку втянулись оба отделения. Глаз стоял в туалете, рядом с выходом, и курил. Ему тоже захотелось подраться. Наши дерутся, думал он, и надо помочь. Но кого ударить? Со своего отделения он знал в лицо не всех, а в туалете, сизом от дыма, разве поймешь, кто свой, а кто чужой. «Вот если кто ударит меня, — решил он, — буду знать, кого бить». Только он это подумал, как парень со второго отделения замахнулся на него. Глаз ждал удара, чтобы кинуться на обидчика, но парень, занесший руку, в последний момент передумал. Бить не стал: все-таки новичок и в драку не ввязывается. Глаз вышел в коридор. Контролер звонил по телефону…
Дежурный по вахте выскочил за уходящим начальником караула и в нескольких словах объяснил. К вахте шел дпнк и, узнав про драку, сказал начальнику караула:
– Быстро на этаж. — А дежурному:
– Звони воспитателям.
Он метнулся к машине. Около нее стояли шофер и механик колонии, оба крепко сложенные…
Драка из туалета переместилась в коридор. Контролер и воспитатель ничего не могли поделать с толпой малолеток, отчаянно дерущихся. С лестничной площадки распахнулась дверь, и вбежали два воспитателя, следом за ними начальник караула. Дверь на лестничную площадку осталась распахнутой, и теперь уже пять сотрудников колонии, объединившись, стали хватать дерущихся и выталкивать на лестничную клетку. Но и на лестничной клетке драка продолжалась.
Снизу по лестничному маршу стучали кованые сапоги: бежали дпнк, шофер и механик. Они протиснулись на этаж и, хватая самых отчаянных, выталкивали на лестницу.
Глаз заметил, как шофер — он привез его на «воронке» из вологодской тюрьмы — оттолкнул двух дерущихся и, схватив в охапку третьего, потащил на лестничную клетку. Оказалось, это был не шофер, как думал Глаз, а механик колонии Алексей Андреевич Степанов. На подмогу бежало еще несколько сотрудников колонии с майором Беспаловым во главе. Беспалова звали Павел Иванович, а кличка на зоне — Павлуха. Воспитанники меняются — кличка остается. Когда они забежали на третий этаж, драка была почти прекращена и всех вытолканных с этажа увели на вахту. Воспитанников закрыли по комнатам. Павлуха с начальником караула повели на вахту Шевченко и Макарова.
Развод на работу задержался. Павлуха, узнав, из-за чего произошла драка, в дисциплинарный изолятор посадил только двоих — зачинщиков. С остальными поговорил, взял слово, что драки больше не будет, и их отвели на работу.
Шевченко и Макарова вместо досрочного освобождения отправили на взросляк.
Идолов, перед которыми все преклонялись, Павлуха сверг. В отделениях о драке поговорили и забыли. Но постепенно вылуплялись новые авторитеты. В шестом лидерство захватил кент Макарова, Слава Смолин. Он был среднего роста, чернявый, симпатичный. Учился в восьмом классе. В колонии — второй год. Срок — четыре года. Если Макаров редко на кого повышал голос, то Слава зачастую кричал на получивших нарушения.
Глаз жил около двух недель и пока не получил ни одного нарушения. Отделения боролись между собой за первые места. После драки ни второе отделение, ни шестое на призовые места не рассчитывали.
Глаз по прибытии в колонию отправил домой письмо. И ждал ответа. Ответ пришел. Глаза вызвал воспитатель. Звали его Георгий Николаевич, и работал он заведующим клубом, а воспитателя замещал.
Георгий Николаевич держал в руках письмо.
– Вот, тебе мама написала, — он посмотрел на Глаза, потом на письмо, как бы чего-то не решаясь сказать. — Как у тебя дела?
– Хорошо.
– Привыкаешь?
– Понемногу.
– Нравится наша колония?
– Ничего, хорошая, — ответил Глаз, глядя на письмо.
– Коля, — понизил голос воспитатель, — тебе письмо. — Он замолчал, вновь посмотрел на Глаза. — У тебя дома неприятность, — он опять помолчал, — но, я думаю, — воспитатель стал говорить медленно, — ты не упадешь духом. — Георгий Николаевич вновь сделал паузу. — У тебя умер отец.
Глаз ждал, что воспитатель скажет что-то неприятное, но никак не ожидал, что скажет ЭТО.
Георгий Николаевич протянул письмо. Глаз взял и вышел. Прочитал. Достал сигарету и пошел в туалет. Не верилось, что отец умер. В Глазе теплилась надежда: отец поможет освободиться раньше. Он не столько в это верил, сколько утешал себя, хотя понял еще в Одляне: на зоне помощи ждать неоткуда, не поможет ни Бог, ни отец. В тюрьме, в зоне надо надеяться только на себя. Надежда на отца — иллюзия. А теперь и последнее утешение умерло вместе с отцом.
Глаз не смирился с наказанием. Иногда ему казалось, что его жизнь — длинный кошмарный сон. И когда-нибудь он проснется. Но сколько ни просыпался, тюремная решетка напоминала бытие.
Глаз курил, и ему захотелось побыть одному. Но одному побыть невозможно, только в дисциплинарном изоляторе. Надо сделать нарушение, и дадут десять суток [15] .
В тюрьме он к карцеру привык — отсидел пятьдесят суток. В карцере он нашел свою прелесть — одиночество. Но не более пяти суток.
А в зоне не так просто получить желанного одиночества. Получить можно, но будет нарушение на отделение, и актив ополчится на него.
