Дом Петровым решили вернуть, но за перекатку сказали уплатить небольшую сумму. А денег в это время не оказалось, и дом так и остался у колхоза. Алексея Яковлевича, который к этому времени вышел на пенсию, вскоре назначили директором маслозавода, и вся семья уехала в деревню Боровинку.

Иван все жаловался колхозникам, что он живет в доме, который протекает, а ядреный дом, прадедовский, которому лет сто пятьдесят, стоит как ни в чем не бывало, да вот только колхоз за него деньги просит, а где он по трудодням столько заработает.

Старики-колхозники относились сочувственно к помешанному Ивану и успокаивали его, говоря: «Вот падет советская власть, и ты перейдешь в свой старый дом».

Хотя после Отечественной войны прошло около десяти лет, но некоторые старики в Сибири не верили, что советская власть долго продержится. Да и в Падуне кое-кто из дедов, обиженных советской властью, запрещал своим детям и внукам дружить с Колей, потому что его отец был бывший начальник милиции и коммунист. Коля видел, как бородачи, особенно когда подвыпьют, ругали Советы и в ярости готовы были всем коммунистам глотки перегрызть.

Ян купил бутылку «Столичной» и мимо сельсовета пошел к дяде Паше. На пороге увидел парня. В одном классе учились. Поздоровался, спросил, кого ждет. Толя ответил, что его участковый вызвал.

– За что он тебя?

– О тебе спрашивал. Интересуется, не говорил ли ты мне о каких-нибудь кражах. Его особенно кража дома Серовых интересует. Сейчас он других допрашивает, а со мной еще в конце поговорит.

– Так, хорошо. Пойду-ка я попроведаю Николая Васильевича, что-то он не тех людей допрашивает.

Поднявшись на второй этаж, Ян около кабинета участкового увидел двоих ребят. Они сидели на стульях и ждали очереди. Ян распахнул двери и вошел, громко поздоровавшись. Участковый допрашивал парня. С ним Ян был в дружбе. Подняв на Яна глаза, Николай Васильевич сказал:

– Петров, я тебя не вызывал. Выйди.

– Конечно, вы меня не вызывали. Когда я прошусь, чтоб меня из милиции домой отпустили, меня не отпускают, а когда сам прихожу, гоните. Зачем вы этих ребят допрашиваете? Что вам от них надо? Отпустите всех домой и прекратите эту комедию. Не хватает вам улик против меня, так вы это и затеяли. А они обо мне ничего не знают.

Ян, хоть и пьяный был, но говорил четко. Сознание работало отлично.

– Знаешь, Петров, иди проспись и в таком состоянии не приходи. Ты что, учить меня пришел?

– Ни учить, но подсказать: не тех людей допрашиваете. Прекращайте.

– Выйди. Ты мне мешаешь.

– Не выйду.

Участковый встал и подошел к Яну. Увидев, что внутренний карман его «москвички» отдутый, он правой рукой взялся за низ шалевого воротника, потянул его в сторону, а левой ловко выдернул из внутреннего кармана бутылку «Столичной». Ян не успел моргнуть, как участковый отошел от него и поставил бутылку на край стола.

– Иди домой, или я вызову машину.

– А вот теперь вообще не уйду, раз вы забрали у меня водку. Если отдадите, уйду.

– Я кому сказал — выйди из кабинета.

– Не знаю, наверное, не мне, а ему. — Ян кивнул на парня.

Николай Васильевич понял, что Ян его в таком состоянии не послушает, и снял трубку телефона. Попросив телефонистку, чтоб она соединила с милицией, сказал:

– Салахов. Тут я веду допрос, а Петров пришел пьяный и мешает. Пришлите машину.

Салахов, положив трубку, сказал:

– Вот теперь садись и жди. Сам просишься.

Ян сел на стул и стал думать, как ему быть. Может, лучше убежать от участкового, раз он машину вызвал. «А-а, бог с ним, заберут так заберут. Все равно через три дня отпустят», — подумал Ян и стал ждать машину. Участковый допрос не возобновлял, а писал, изредка поднимая голову на Яна.

Прошло с полчаса, а машины нет. Яна еще больше развезло, и он решил схватить бутылку и убежать. Но бутылка рядом с участковым, и его надо как-то отвлечь.

Ян подкатил к окну.

– О! — крикнул он, глядя в окно. — Машина пришла.

Николай Васильевич встал. Пока он оглядывал пустую улицу, Ян схватил со стола бутылку и ломанулся. Но участковый догнал и отобрал.

– Садись и жди. Сам напросился, — сказал он и закрыл водку в сейф.

Время шло. Участковый позвонил в милицию и склонился над бумагами.

– Николай Васильевич, мне надоело ждать. А-а, вот слышу гул машины. Она подана.

Участковый подошел к окну. Перед сельсоветом и вправду стояла машина, но не милицейская.

– Ну сколько ждать, может, я и не нужен им. Хорош, Николай Васильевич, я пошел.

Он встал и направился к двери. Он думал, что за ним побежит участковый, но тот и слова не сказал.

Он решил пойти в магазин, занять у знакомых рубль, добавить к сдаче и купить третью бутылку.

В магазине ему стало плохо. Рвать поманило, и он вышел на улицу. Гуща дала себя знать. Он зашел за угол, постоял, качаясь, и упал навзничь.

Ян начал мерзнуть и пришел в сознание. Около него собрался народ. Женщины его осуждали.

– Переверните его на живот, — услышал он женский голос, — а то захлебнется.

Яна рвало.

Сильные мужские руки перевернули его, и вскоре мать подошла. За ней кто-то сбегал, и она увела сына домой.

Коле не было пяти лет, когда он впервые до беспамятства напился. Жили они тогда в Новой Заимке, и к ним нагрянули гости. Отец, гордясь шустрым сыном, посадил его на колени и, разговаривая с гостями и не обращая на Колю внимания, пил водку, все больше оставляя ее на дне стопки. А маленький Коля допивал остатки, крякал, как взрослые, и, нюхая хлеб, закусывал. Ему стало плохо, он залез под кровать и блевал там.

После того первого похмелья Коля не переносил запаха спиртного лет до двенадцати. А потом старшие пацаны приучили его к вину и бражке. Сядут играть в карты и потягивают.

Падун называли в округе пьяной деревней. Если кто не работал на спиртзаводе, а выпить хотелось, он перелезал через забор и приходил в бродильный цех. Просящему протягивали черпак, и он пил некрепкую бражку не отрываясь: обычай был такой.

Дома Ян едва заснул, как его растолкал отец.

– Вставай. Милиция приехала.

Ян оделся. Голова раскалывалась. Алексей Яковлевич накинул на себя белый овчинный полушубок и вышел следом за сыном.

Машина стояла у ворот, и Алексей Яковлевич сказал сержанту:

– Я с ним поеду. Он еще пьяный.

Они втроем забрались в спецмашину медвытрезвителя.

Около сельсовета машина остановилась. Двое парней подняли руку и попросили довезти до Заводоуковска. Им надо к поезду. Они учатся в Тюмени.

Парни залезли в машину и стали укорять Яна, что он, такой молодой, и напился. И они чуть не подрались. Сержант разнял.

Яна закрыли в ту же камеру. Мужики, увидев его пьяным, заулыбались и загоготали.

– Вот ты встретил Новый год! Наверстал! Хоть бы нам во рту принес, — острили одни.

Ян пообещал, что, когда проспится, все расскажет, и бухнулся на нары.

Поздно вечером он проснулся. Его томила жажда, и он, выпив кружек пять воды, закурил и начал, приукрашивая, рассказывать один день, прожитый на свободе.

Мужики похвалили Яна — он вдохнул в них струю вольной жизни, и завалились на нары, мечтая вырваться из КПЗ и до потери пульса, так же как и Ян, ужраться.

Четверо суток Ян просидел в КПЗ. Каждый день его вызывал Бородин. «Если сознаешься,— говорил он,— выпустим тебя, и ты поедешь учиться в Волгоград. Не сознаешься — посадим».

Но Ян стоял на своем, и его выпустили. Он решил рвануть в Волгоград. Каникулы кончались.

Вечером у клуба Ян столкнулся с участковым. Николай Васильевич сказал:

– Коля, мне Бородин сегодня звонил, ты у него в каком-то протоколе забыл расписаться. Завтра утром, к десяти часам, приди в прокуратуру.

– Не ходи,— сказал дома отец.— Уезжай в Волгоград. Хватит, и так посидел.

– А че бояться?— возразил Ян.— Если хотели посадить, то и не выпускали бы. Распишусь в протоколе и вечером уеду.