Ролинский проснулся, когда снаружи уже рассвело. Свет был слабым и тусклым: тучи закрывали все небо.

Ролинский посмотрел вокруг удивленными глазами — на разложенные вещи, на чемодан, на двери, отворенные пьяненькой Марго. Сперва он не понял — утро стоит или вечер. Но чемодан вскоре напомнил профессору о его невеселых планах, о намерении покинуть станцию. Он вскочил с кровати и озабоченно бросился к двери. Ведь кто-то мог заглянуть в его шкаф, узнать его секреты! Ролинский всегда боялся открытых дверей. Он закрыл дверь и удивленно остановился у окна. Шум за окном показался ему подозрительным. Ветер, а может… дождь?

Ролинский приник к окну. Сомнений не было, шел великолепный дождь, он упорно стучал в окно, лился веселыми потоками, омывая сверху шар дирижабля, его мостик, распевая веселым журчанием со всех сторон. И даже грохот «Победителя» не мог заглушить победную песню дождя.

Профессор замер от восторга. Широкая радостная улыбка озарила это всегда грустное лицо, сделала его сразу симпатичным, приветливым.

— Сделали ведь дождь, чертовы дети!

Он знал: теперь воздушные массы двух антициклонов, скрещение которых должно было породить страшный суховей, встретив искусственно созданную влажную зону, изменят свое направление и не принесут страшной засухи. Станция победила!.. И сердце старого ученого не могло не забиться от радости.

В дверь постучали. Ролинский засуетился, открыл. Вошел веселый, торжественный Горный.

— Ну, как вы спали?.. — весело спросил он, удобно устраиваясь в кресле. — Это не обычный бром, а чудесные лекарства! Признаюсь, я хотел вас разбудить, когда мы начали осаждать облака. Но решил, что вам нужен покой. Мы с вами сделаем еще много таких же прекрасных дождей!

— Но, — пробормотал профессор, — вы же знаете… я подал вам бумагу…

Борис Александрович вынул из кармана заявление профессора, покрутил его в руках, потом спокойно смял и бросил на пол, к великому удовольствию Марго. Она принялась ловить и подбрасывать вверх новую игрушку.

— Хорошая забава для вашей киски, — сказал Горный, следя за Марго. — Наши животные очень сообразительны по части выдумывания развлечений. Вот сегодня, например, наша Муха стянула у вас эту булавку.

Он вынул булавку-паука и положил ее на столик. Ролинский смущенно схватил ее, хотел что-то сказать и не решался. И Горный помог ему…

— Да, — сказал он, — невинные паучки бывают иногда неприятными существами, когда залезают в наши приборы и, сплетая на стрелках свою паутину, срывают дождь.

— Да, — словно через силу повторил профессор, — паучки иногда срывают дождь.

Он глубоко вздохнул и вдруг решительно обратился к Горному:

— Вы… вы хотите сейчас выслушать все?..

— Я за этим и пришел, — сказал Горный. — Уверен, что вы хотели все рассказать еще вчера. Вот я и решил помочь вам. Мое время к вашим услугам.

Ролинский снял очки, открывая перед Горным глаза. Если бы он мог открыть ему и свое наболевшее сердце!.. Он сел напротив Горного и начал свою исповедь.

— Вы знаете, сколько лет я отдал изучению дождя. Проблема искусственного дождевания стала целью моей жизни. Маленькие дождевые капельки открыли мне замечательные неизвестные миры. Я ночи не спал, заранее, десятки лет назад предчувствуя ту радость, которая охватит людей нашей прекрасной страны, когда они овладеют дождем. Сказочными были ночи, когда я и моя любимая жена, оба молодые и веселые, работали в маленькой горной лаборатории, полные задора и надежд, Я начал исследовать дождевые капли вслед за профессором Аганиным и, как вы знаете, кое-чего добился.

— О, — сказал Горный — не кое-чего, а больших успехов! Ваша ценная теория химических оксидов в дождевых каплях и их зарядов помогла мне позднее изобрести мой дождевит и дозировать электрические воздействия. Без нее я бы никогда не создал этой станции!

— Да, это было лучшее время моей жизни, — вздохнул Ролинский, — и я был другим. Затем все пошло… не так. Совсем не так.

Он помолчал немного, снова вздохнул и продолжал:

— Я был полон сил и бодрости, но однажды случилось то… страшное. Думаете, потеря пальцев? Это мелочь. Я даже не заметил. Нет, я говорю об этой… шаровой молнии, отнявшей у меня жену и моего друга и помощника.

В то время я увлекся шаровой молнией. Я объездил все метеорологические станции, собирая данные об этом страшном и интересном явлении. Но я не мог до конца постигнуть тайны этой молнии. У меня были только некоторые гипотезы, например, о том, что шаровая молния образуется в результате распада атомного ядра азота и еще кое-каких газов, выделяющих при этом колоссальную энергию. Я начал работать над созданием искусственной молнии. Вы помните мой «факел», который в те дни был определенным достижением? О нем много писали.

Но «факел», в отличие от шаровой молнии, оставался привязан к аппарату. Тогда я решил создать сверху, над этим «факелом», дополнительное поле напряжения и приступил к новому опыту.

Все было учтено. Все было предусмотрено. Моя шаровая молния должна была пролететь некоторое расстояние и безопасно разрядиться в отведенный в землю шпиль. Но…

Ролинский помедлил. Хотя прошло много лет, ему до сих пор было трудно вспоминать о случившемся.

— Произошло другое. Шар моей молнии взорвался преждевременно. Взорвавшись, молния убила мою жену и моего друга. Я отделался лишь потерей сознания.

Надо знать, чем была для меня моя жена, в какой любви мы жили и работали с ней много лет. И я стал виновником ее смерти! Я поседел за одну ночь, стал злым, нелюдимым, старым. У меня начала трястись голова, руки. Я везде приковывал внимание своим ужасным видом. И тогда я начал прятаться от людских глаз.

Мое горе отразилось и на опытах с дождем. Я стал иначе смотреть на научную работу. Неудача с молнией сказалась на мне. Я потерял половину веры в могущество человеческого разума. Я начал думать, что искусственный дождь — дело далекого будущего. Неверие в себя я перенес на всех ученых. Именно тогда я начал утверждать, что нашим дождям проливаться еще рано, что нужны еще десятки лет лабораторной работы, и стал называть наивными фантастами тех ученых (в том числе и вас), кто одновременно с лабораторными опытами проводил и полевые.

Я закопался в своем институте, как крот. Старый Мустафа и несколько моих помощников — это все, с кем я имел дело. Я стал совсем нелюдимым. Интерес к проблеме дождя приобрел у меня болезненную окраску. Словом, я стал прятать свою работу от всех, даже от ученых. Мне казалось, что в скороспелых мечтах о дожде они украдут мои достижения, изуродуют их неудачными опытами. Кто-то написал по этому поводу возмущенную статью, сравнивая меня с Кощеем Бессмертным, что прячет свои сокровища. Это меня обидело и еще больше замкнуло в себе. Тогда приезжали ко мне и вы, но вас я тоже не принял.

А жизнь шла вперед. Другие институты дождя тоже проводили свои опыты. Любопытство ученого иногда охватывало меня, мне хотелось взглянуть на их работу. Но мое самолюбие и уединение мешали мне приехать к ним и посмотреть на их достижения.

Ролинский замолчал и открыл портсигар. Но там не осталось ни одной папиросы. Горный гостеприимно протянул ему свои. Ролинский затянулся. Клубы голубого дыма скрыли на миг его лицо.

— И вот тогда-то книга Уэллса навела меня на мысль о невидимке!

Быть невидимым. Пробраться совершенно незаметно во все научные лаборатории, услышать и увидеть все научные секреты, когда только захочется, не ущемляя при этом своего самолюбия… Узнавать о новых достижениях моей любимой науки о дождевании без того, что-бы кто-то сказал: «Это старик Ролинский, он не может сам решить проблему искусственного дождя и пришел к нам поучиться!..» Разве это было не привлекательно?..

— Об этом, только об этом я мечтал, бессонными ночами читая «Невидимку» Уэллса. Помните, там один чудак изобрел средство стать невидимым, чтобы завоевать себе в капиталистическом мире положение, деньги, сытую жизнь?.. Для меня это смешно. Ведь я, советский ученый, имею все, к чему стремится культурный человек… Меня интересовали другие сокровища, сокровища любимой науки!..