— И был совершенно прав, сударь! Разве можно присягать мятежнику! Впрочем, королевский совет уже разобрался в этом деле. Обер, который нашел убежище у командора де Пуэнси, заочно приговорен к смертной казни, ему отрубят голову! Я доберусь до него, сударь, так же как и до самого командора, и в цепях по рукам и ногам отправлю обоих во Францию, дабы они понесли там одно и то же наказание.

— Нет сомнений, — одобрил генерал, — господин де Пуэнси не более чем предатель. И заслужил того, чтобы обращаться с ним именно таким манером. В этом деле, господин губернатор, вы можете целиком рассчитывать на мою поддержку… Однако должен вам заметить, что у него немало друзей как на Гваделупе, так и здесь! Он пользуется расположением многих людей, ибо делал всем бесконечно много добра!

— Я благодарю вас, генерал, за помощь, которую вы мне предложили. Как вы считаете, какие силы понадобятся, чтобы завладеть французской частью острова Сент-Кристофер[1] при нынешнем положении дел?

— Чем вы располагаете?

— Этот фрегат, шестьдесят пушек, триста солдат!

— Этого вполне достаточно, господин генерал-губернатор. Впрочем, вовсе не исключено, что господин де Пуэнси, осознав всю тяжесть своего мятежа, одумается и сдастся без боя! Власть же Мальтийского ордена, на который он рассчитывает в своих планах, не распространяется на этот остров!

— Да услышит вас Господь, сударь, — заключил господин де Туаси, у которого были иные, чем у Дюпарке, основания тешить себя подобными надеждами…

В тот же день, в полночь, фрегат поднял якорь, увозя нового генерал-губернатора. Если не изменится ветер, он рассчитывал двадцать пятого уже добраться до Сен-Кристофа и добиться сдачи форта.

В тот же самый час Дюпарке направился к Замку На Горе, где его ожидала Мари. Он ждал этой встречи с тем же нетерпением, что и она. Но никак не мог предвидеть, что в его отсутствие отцы-иезуиты долго толковали о положении, в каком оказался он сам и молодая женщина.

Да и как мог он об этом догадываться. Хоть ему и пришлось долгие часы провести в обществе главы иезуитов Бонена, тот не счел нужным даже словом обмолвиться с ним касательно его личных дел.

Замок На Горе стал в точности таким, каким желал его видеть Жак Дюпарке. Стража дежурила день и ночь, каждое утро приходил священник служить мессу в маленькой часовне, целиком построенной из дерева, затерявшейся в густой листве леса, который они не вырубили в этой части имения, дабы сохранить здесь покой и уединение.

В людских помещениях и служебных постройках около тридцати рабов трудились денно и нощно, ведь в окрестностях были разбиты плантации табака и индиго. Мари оставила себе лишь двоих слуг. Это была ее горничная Жюли, как всегда незаметная и которой эта жизнь в замке, где она могла делать все, что ей заблагорассудится, нравилась бесконечно больше, чем существование в парижском особняке господина де Сент-Андре. Вторым слугой был мятежный негр с «Люсансе», которого преподнес ей в подарок Жак. Его звали Кенка, сокращенное от Кенкажезим, это имя выбрали в святцах в тот же день, когда губернатор взял его с судна.

В этом роскошном замке, целиком построенном из тесаного камня, Мари много принимала. Она не только была окружена здесь непривычной для колонии роскошью, но и была радушной, гостеприимной хозяйкой дома, которую уже боготворили на всем острове Мартиника.

Вокруг нее вечно толпился эскорт преданных друзей, и многие жены плантаторов жаловались, что, с тех пор как Мари открыла двери своих гостиных, земли стали приносить все меньше и меньше дохода, ибо хозяева их совсем забросили дела.

Проводя мудрую политику, Мари готовилась к будущему. Она знала, что, ублажая колонистов, она обеспечивает Дюпарке их признательность и что одна ее улыбка дает другу гарантии на будущее. Впрочем, все это так успешно ей удавалось, что ее звали «добрая дама» или «прекрасная дама» из Замка На Горе.

Когда Жак Дюпарке, возвращаясь из Форт-Руаяля, добрался наконец до замка, он без удивления застал там человек тридцать гостей. Он проскакал верхом всю ночь и все утро, позволяя себе лишь тот отдых, который был необходим лошади. И конечно же, предпочел бы застать Марию в одиночестве. Но он знал, какие обязанности накладывают на него его титулы, и понимал, что не сможет, несмотря на усталость, избежать встреч и украдкой пробраться к себе.

Французские вина и ром лились в кубки рекою. А за окнами негры продолжали трудиться под палящим солнцем, не имея никакого питья, кроме обжигающей рот воды.

Жак оставил на попечение стражи своего коня и быстро поднялся в гостиную. Ему были знакомы лица всех завсегдатаев дома. Здесь были люди из семейства Арнулей, Сент-Этьенов, Жасбюрьяндов, Рифа, Франте, а также господин де Ламарш и Пьер Фурдрен, оба входили в Суверенный совет, и было важно заручиться их поддержкой. Однако лично он предпочитал Сен-Бона, Лафонтена, Доранжа, Лесажа и Л’Арше, которые уже не раз доказывали ему свою дружбу и преданность.

На этих сборищах царила полная непринужденность. Не удивительно поэтому, что, едва завидев его высокую фигуру, все поспешно бросились навстречу.

— Отлично! — радостно воскликнул господин де Ламарш. — Наконец-то вернулся наш генерал! Ну что там происходит на острове? Каков он, этот господин де Туаси? Интересно, что-то он нам принесет…

Жак был весь в дорожной пыли, однако такая встреча, вне всякого сомнения, весьма сердечная, явно доставила ему удовольствие. Он любил, когда в нем признавали неоспоримого правителя острова.

Он улыбнулся их вопросам и уже начал было отвечать, когда навстречу вышла Мари. Лицо молодой женщины светилось от радости, что он наконец-то снова с ней.

Не обращая внимания на гостей, она бросилась к нему в объятья и подарила быстрый поцелуй.

Лазье с Девеном, все еще с кубками в руках и явно несколько злоупотребившие ромом, издали восклицания весьма игривого свойства. Мари улыбнулась.

— Ладно, ладно, господа! — вмешался тут Сент-Этьен. — Давайте-ка лучше послушаем генерала! Вы, видно, совсем запамятовали, что, возможно, уже завтра нам придется воевать против господина де Пуэнси и его нынешних союзников-англичан!

— Да, черт возьми! — воскликнул Ривьер Лебайе. — Дайте же слово губернатору. Пусть он расскажет нам новости!

Кавалер де Бофор, который до того времени держался в стороне, торжественной поступью вышел вперед.

— Мой дорогой Лебайе, — заметил он, — вы чересчур торопитесь. Благородный дворянин должен прежде всего сказать нашему досточтимому генералу, насколько он может рассчитывать на нашу преданность…

Все головы мигом повернулись в сторону Бофора. Честолюбивые амбиции этого совсем еще молодого человека, во всяком случае никак не старше самого генерала, были хорошо известны всем присутствующим. У него была весьма курьезная внешность: высокого роста, широкоплечий, с короткой талией и на редкость длинными ногами, он был наделен каким-то угловатым лицом, которое было точно небрежно вырезано грубым долотом. Он чем-то походил на мангусту, которую ввозили на остров, дабы уничтожать змей, заполонивших некоторые части острова. Его не очень-то любили, ибо был он язвителен и отличался той прямотой, что граничила с цинизмом, однако к нему прислушивались, поскольку он искусно владел шпагой и, как говорили, тайно возглавлял какой-то клан преданных ему душой и телом колонистов, которые ради него были готовы идти в огонь и в воду.

— Благодарю вас, Бофор, — проговорил генерал.

— Я еще не кончил, — заявил Бофор, — я хотел сказать, что, каковы бы ни были новости, которые вы нам принесли, пусть даже вы объявите нам о войне, мы все будем на вашей стороне!

— Иного я от вас и не ожидал, — заверил его генерал.

Он говорил с каким-то мрачным видом, однако до этого момента все относили это на счет усталости, которая была видна по осунувшемуся лицу. Однако речь шла о войне, а большинство присутствовавших колонистов отлично знали, что такое война! Многим из них уже приходилось отражать атаки индейцев-караибов, испанцев и англичан. Им уже случалось покидать свои плантации сахарного тростника или индиго и бежать с оружием в руках к форту. Когда вражеским войскам удавалось высадиться на берег, им приходилось выстраиваться боевыми рядами и штурмовать неприятеля, оттесняя его к морю! Многие из них нашли себе могилу в прибрежных песках, другие до сих пор хранили на теле следы пуль. А тем временем плантации их, покинутые на попечение одних лишь рабов, опустошались теми, кто должен был бы следить за их процветанием, ибо по какому-то странному отсутствию логики негры под прикрытием войны надеялись вернуть себе свободу!