Со двора замка, откуда открывался вид вниз на Сен-Пьер и бухту, кавалер Реджинальд де Мобре смотрел на неподвижно стоящий на изумрудно-зеленых волнах «Редгонтлет».

Утро уже давно наступило. Солнце палило нещадно, и шотландец не без горечи думал, что корабль скоро уже поднимет якорь и ему никак нельзя опоздать. Душу переполняли сожаления, что придется так скоро покинуть этот приветливый дом. Он говорил себе, что с ним будет связано одно из самых прекрасных воспоминаний в его жизни и это воспоминание ничто уже не сможет стереть…

Он был готов к отъезду. Шпоры его блистали, лакированные сапоги были элегантно спущены на икры, парик старательно расчесан.

— Что ж, кавалер, раз уж вам так не терпится нас покинуть, Жюли проводит вас до форта Сен-Пьер, — проговорил сзади голос, все еще исполненный нежности и в котором он слышал те же сожаления, которые терзали его самого.

Он обернулся и одарил Мари печальной улыбкой.

— Увы! — сказал он. — Не могу же я стать дезертиром… Но от своего слишком краткого пребывания здесь я унесу поистине незабываемые воспоминания!

Он раскрыл ей объятья, и она ласково прижалась к его плечу. Сердце у нее разрывалось от грусти. Она чувствовала, что из глаз вот-вот брызнут слезы. Она вся была во власти истомы, которая охватила все ее существо и, словно очистив его, сделала естественней, проще.

Она нежно потерлась щекою о его грудь. Ей было хорошо там, в этом теплом гнездышке, и она была не в состоянии поверить, что никогда уже больше не увидит этого галантного молодого человека, которому обязана счастьем целой ночи.

— Увы! — повторил он. — Ничего не поделаешь, я должен вернуться на «Редгонтлет». Мне надо попасть в Шотландию, но что-то говорит мне, что я недолго буду в отсутствии. Ведь здесь, Мари, я оставляю частицу своего сердца, и в один прекрасный день мне все равно придется вернуться за ним!

— Бедняжка! — проговорила она. — Только отныне все это будет невозможно! Все… Когда мы будет вспоминать друг о друге, нам будет казаться, будто все это был только сон. И нам надо как можно скорее забыть друг друга!

— Но и это для меня тоже невозможно! — ответил де Мобре.

Она печально опустила голову. Реджинальд снова оглядел бухту, где слегка покачивался его корабль.

— Реджинальд, — обратилась она к нему, — я все думаю, что же вы все-таки имели в виду, когда давеча вечером пытались представить себя как человека якобы очень опасного… Вы не знаете, что я за человек! — воскликнули вы. Что все это значило?

Он улыбнулся.

— Это значило, что вы тогда еще и подумать не могли, какие замыслы вынашивал я на ваш счет, — ответил он. — Но уже тогда я поклялся, что вы будете моею!

— Это все оттого, что вы видели меня с губернатором!

— Нет… Нет, вы ошибаетесь, Мари, это потому, что я решил так, едва увидев вас. Я тогда еще не знал, как буду действовать, чтобы овладеть вами, но был уверен, что добьюсь своего!

— Должно быть, у вас часто случается такое с женщинами! — возразила она будто слегка рассерженным голосом.

— Нет. Впервые в жизни чувствовал, я такую уверенность…

— Не лгите, Реджинальд!

Он рассмеялся.

— Что ж, может, и так! Какая разница? Мы пережили с вами прекрасный сон, Мари… Теперь мы должны позабыть все, что было. Как только я покину этот дом, у нас у обоих будет тайна, которую нам надо будет хранить с благоговением, но все равно хранить как тайну! И эта тайна отныне станет единственным, что будет нас связывать!

Она почувствовала, что, несмотря на напускную веселость, голос его слегка задрожал, волнение охватило и его. Слезы покатились из ее глаз, и в порыве чувств она снова бросилась к нему в объятья, будто желая сказать: «Не покидай меня! Останься или возьми меня с собою! Теперь я не смогу жить без тебя, без твоего лица, твоей улыбки, твоего тела!..»

Из дома донесся юный женский голос, который напевал какую-то песенку. Мари резко отстранилась от кавалера и, отойдя на шаг в сторону, тихо-тихо проговорила:

— Это Жюли!..

Мобре повернул голову к окну, ища глазами фигуру служанки, и увидел, как та танцующей походкой спускается с лестницы.

— Я послала Жюли в Сен-Пьер с одним поручением, — пояснила Мари. — Так что она доедет вместе с вами до порта.

Ни слова не говоря, Реджинальд согласно кивнул головой. Впрочем, Жюли уже была тут.

— Я готова, мадам, — сообщила она.

— Кенка приведет тебе твою лошадь и лошадь господина де Мобре. Ты спустишься в город вместе с господином де Мобре…

Служанка окинула взглядом кавалера. Все в ней дышало веселостью: глаза, рот, лоб, все будто смеялось. Реджинальду показалось, будто он заметил у нее в глазах какой-то насмешливый блеск. Было очевидно, для служанки отнюдь не была секретом эта ночь. Должно быть, именно это и придавало ей столь вызывающий вид!

Явился Кенка, ведя под уздцы лошадей.

Когда Мобре взял в руки поводья своей лошади и подошел к Мари, чтобы сказать последнее «прощай», ей показалось, будто сердце у нее перестало биться. Она побледнела, протянула ему влажную руку, которую он с большой почтительностью поднес к своим губам. В присутствии служанки он хотел придать этому жесту как можно больше сдержанности, поэтому губы его вопреки желанию лишь слегка коснулись руки, зато молодая женщина с благодарностью почувствовала крепкое пожатие его пальцев.

Она ответила на него словами:

— Прощайте, кавалер!..

Кенка тем временем помогал Жюли сесть в седло. Она уже поехала прочь. Мобре сунул ногу в стремя и ловко оседлал лошадь.

— Прощайте! — еще раз крикнула Мари, но голосом таким слабым, таким тихим, что звук этот не мог донестись до ушей служанки.

— Прощайте! — вторил ей кавалер.

Мари вернулась к себе и уткнулась лицом в носовой платок, не в силах более сдерживать чувств.

Реджинальд и Жюли некоторое время ехали бок о бок. Дорога, что построил Дюпарке, была довольно ухабистой и изобиловала крутыми поворотами, зато почти все время с нее можно было видеть Сен-Пьер, бухту и стоящие там на якоре суда.

С обеих сторон дорогу окружала густая чаща, где вовсю буйствовала тропическая растительность. Циннии и бугенвиллеи буквально изнемогали, склонясь под тяжестью огромных красных цветков, это был настоящий зеленый занавес. А по обочинам, достаточно было протянуть руку, росла дикая земляника.

Жюли дала обогнать себя кавалеру и ехала чуть позади. Это позволяло ей получше разглядеть попутчика, и от глаз ее не укрылась ни одна деталь его телосложения, что заставило ее втайне позавидовать своей госпоже, покорившей такого красивого кавалера.

Он же тем временем скакал впереди, высоко подняв голову и, казалось, вовсе позабыв о существовании девицы. Кто знает, может, мысли его все еще были заняты Мари?

Тем не менее на одном из поворотов он остановился и стал поджидать Жюли. Он наблюдал, как она приближалась к нему, ничуть не ускорив бега своей лошади, и подумал про себя, что она весьма недурно выглядит в этом своем длинном, широком белом платьице.

— Милое дитя! — воскликнул он, едва она оказалась достаточно близко, чтобы расслышать его слова. — Сдается мне, что у вашей лошади не очень верный шаг. Похоже, ей не по нутру эта дорога, вся в выбоинах и ухабах и к тому же сплошь усыпанная щебнем!

— Не думаю, кавалер, — ничуть не смутившись, ответила девица, — она ведь уже привыкла к этой дороге. Мне приходится проделывать этот путь по два раза на дню, сперва туда, потом назад!

— А вот моя, — снова заговорил Реджинальд, — похоже, совсем захромала!

— Что-то я ничего такого не заметила, — возразила Жюли.

— Клянусь, эта лошадь слаба на одно колено. Вы только гляньте! Такое впечатление, будто она то и дело спотыкается! Вот я сейчас проеду немного вперед, а вы тем временем постойте здесь и понаблюдайте повнимательней…