1965 Вдогонку уплывающей по Неве льдине Был год сорок второй. Меня шатало От голода, От горя, От тоски. Но шла весна — Ей было горя мало До этих бед. Разбитый на куски, Как рафинад сырой и ноздреватый, Под голубой Литейного пролет, Размеренно раскачивая латы, Шел по Неве с Дороги жизни лед. И где-то там, Невы посередине, Я увидал с Литейного моста На медленно качающейся льдине Отчетливо Подобие креста. А льдина подплывала, За быками Перед мостом замедлила разбег. Крестообразно, В стороны руками, Был в эту льдину впаян человек. Нет, не солдат, убитый под Дубровкой, На окаянном Невском «пятачке», А мальчик, По-мальчишески неловкий, В ремесленном кургузом пиджачке. Как он погиб на Ладоге, Не знаю. Был пулей сбит или замерз в метель. …По всем морям, Подтаявшая с краю, Плывет его хрустальная постель. Плывет под блеском всех ночных созвездий, Как в колыбели, На седой волне. …Я видел мир. Я полземли изъездил, И время душу раскрывало мне. Смеялись дети в Лондоне. Плясали В Антафагасте школьники. А он Все плыл и плыл в неведомые дали, Как тихий стон Сквозь материнский сон. Землетрясенья встряхивали суши. Вулканы притормаживали пыл. Ревели бомбы. И немели души. А он в хрустальной колыбели плыл. Моей душе покоя больше нету. Всегда, Везде, Во сне и наяву, Пока я жив, Я с ним плыву по свету. Сквозь память человечества плыву. 1966 Разговор с немецким писателем Сквозь прицел оптических винтовок Мы с тобой знакомились в упор. Без дипломатических уловок Начинаем новый разговор. Ты сейчас сидишь в моей квартире. Греешься у ровного огня. Пьешь вино И говоришь о мире, — Больше не прицелишься в меня. Восстановлен Ленинград. У Кельна Колокольни на ветру гудят. И тебе, и мне сегодня больно За моих и за твоих ребят. Ты солдат, и я солдат, — Не так ли? Нам стареть, А молодым расти. …Вся Земля из просмоленной пакли — Стоит только спичку поднести. Нет, мы не витаем в эмпиреях, С лика века отмывая грим. Фарисеи спорят о евреях, Мы о Достоевском говорим. О Добре и Зле. А мир угарен. Над Европой мутно и серо. Я тебе, пожалуй, благодарен За твое солдатское перо, Что во имя жизни человека Ты для человечества донес, Пусть хоть небольшую, Правду века, Только не на ближнего донос… В кабаке портовом не без цели Ночью надрывается тапёр. В Пушкина Стреляют на дуэли. Фучика Подводят под топор. Врут попы, И договоры лживы. Прошлое — грядущему родня. Мир сейчас на переломе. Живы Гитлеры сегодняшнего дня. Кто? Они? Нет, мы сегодня в силе Отстоять спокойную зарю. Сын Земли И сын моей России, Я с тобою, немец, говорю. Мы солдаты. Мы с тобой в ответе За навоз Земли И за Парнас. Пусть на свете вырастают дети Мужественней И достойней нас. 1966
В последний раз В последний раз во сне тревожном, Перекосив от боли рот, Я прокричу неосторожно Свое последнее «Вперед!». И ты запомни: я не умер, Я в бой ушел в последний раз. В солдатском сердце замер зуммер, И с миром связь оборвалась. 1966 Холодное утро Цхалтубо На пиниях иней, как маска на скулах врача. И очерк горы. И за нею в бездонности синей Плывут облака, на холодном ветру клокоча. И пар над провалом. И иней не падает с пиний. Согрей мое сердце и скорбные руки скорей. Здесь колются звезды, и ночи безжалостно долги. Согрей их приветом, далеким дыханьем согрей И сдунь, словно иней, со старого сердца иголки. Не сердце, а кактус растет, распускаясь в груди. И давит на ребра, и гасит ночные светила. Ты памятью в память скорее ко мне приходи, Как в жизни и смерти спасеньем ко мне приходила. Я жду тебя, слышишь! За горной гряды перевал Летит мое слово, а ветер холодный нахрапист, Его оборвал — и обвалом под камни в провал. Ни слова. Ни эха. Кончается ночи анапест. Я жду тебя, слышишь! Гремит водопад, клокоча, И тень от горы закрывает в тумане долину. На пиниях иней, как маска на скулах врача. Я выйду в ущелье. Я каменных гор не раздвину. Я вслушаюсь в утро, как мальчик в плохие стихи, Как в грубый подстрочник, который не ждет перевода. На пиниях — иней. В Цхалтубо поют петухи. И запахом хлеба спокойная дышит природа. |
