1961 «У меня не смертельная рана!..» У меня не смертельная рана! Я еще доползу до огня. Улыбается мальчик с экрана, Бесподобно играя меня. Добреду, опираясь о стену, До палатки с кровавым крестом. Зал внимательно смотрит на сцену, В жизнь мою на ходу холостом. Жизнь моя мельтешит и мелькает И у смерти висит на краю. Удивляюсь, откуда он знает Обожженную душу мою. Я совсем отвергаю досаду И клопиный ее непокой. А своею игрою награду За меня перехватит другой. С голубого экрана без грима Он сойдет через десять минут. И девчонки в бездумье игриво, Спотыкаясь, за ним побегут. Он пройдет, на меня не похожий, Улыбаясь загадочно мне. Дескать, шире дорогу, прохожий, Отойди и постой в стороне. Что ж, толкайся, но только не шибко. Торопись, но спешить погоди. Где-то есть в моей жизни ошибка, Не споткнись о нее впереди. И не хмурь недовольного взгляда, Непокорный вихор теребя. Не играй меня, мальчик, не надо! Я и сам доиграю себя. 1962 Песни Лебяжьей канавке 1. «Лебединые юности трубы…» Лебединые юности трубы В невозвратном поют далеке. Не криви пересохшие губы, О былом не гадай по руке. И от глаз напряжением воли Отгони невеселую тень. Бесшабашно на Марсовом поле Голубая бушует сирень. Бушевала сирень. Бушевала Даже смерти самой вопреки. И стучали по плитам канала, Спотыкаясь, твои каблуки. Перемешанный с дымкой рассвета, Поднимался сиреневый чад. Каблуки из блокадного лета Не по плитам — по сердцу стучат. Две орбиты схлестнулись, и круто Развернулись ракеты в рассвет. Стала вечностью эта минута, Ей ни смерти, ни времени нет. Отпылили далекие марши. Белой ночи рассеялся дым. Я не стал ни моложе, ни старше. Я остался все тем — молодым. Я живу этим чудом рассвета, И с восторгом в моей тишине Из того невозвратного лета Откликаются лебеди мне. 2. «Я не был обнесен у жизни на пиру…»
Я не был обнесен у жизни на пиру Ни чашей мести и ни чашей чести. Ты кончишься со мной иль я с тобой умру — Не все ль равно: мы были в мире вместе. Был белой ночи зыбкий облик тих. Был только миг. И в этот миг мгновенный, В миг озаренья, ради нас двоих Часы остановились во вселенной. Ты шла ко мне сквозь радость и печаль, И горизонтам не было предела. И за тобой в неведомую даль С твоей душой моя душа летела. 3. «Ах, Лебяжья канавка! По бережку…» Ах, Лебяжья канавка! По бережку, По траве-мураве на весу Я, в пригоршнях укрытую, бережно Память — птицу-синицу — несу. Ах, Лебяжья канавка! Не наши ли Соловьи ликовали в ночи? То, что было со мною, — не спрашивай. То, что будет со мною, — молчи. Ах, Лебяжья канавка! Под липами, Над твоею над тонкой водой, Мы пригубили счастья, да выпили, Да запели душой молодой. Ах, Лебяжья канавка! Из давности Светлой страсти, кипевшей в бою, Я несу тебе дань благодарности, Ненасытную душу мою. 1964 Песня последнему жаворонку А мне Москва была мала. Мне неуютно было. Метель январская мела, И всю Москву знобило. Я шел куда глаза глядят. Я брел один без цели. Переметал Охотный ряд Холодный хвост метели. О чем я думал? Ни о чем. О всем, что мне известно. Плечо зимы с моим плечом Соприкасалось тесно. Наверно, все бывает вдруг. И — вдруг, быстрее пули, Твои глаза, как сам испуг, В мои глаза взглянули. И все. Какой-то малый миг, Секунда-две, не боле. Но я в глазах увидел крик Сочувствующей боли. И сразу там, на глубине Моих раздумий где-то, Опять, как показалось мне, Зазеленело лето. И жаворонок зазвенел, Взлетев над клеверищем. …Мы все в кругу обычных дел Несбыточное ищем. На нашей юности лежат Напластованьем годы. И нам от них не убежать, Как от самой природы. К нам нелегко ему лететь — Все ощутимей козни. Но продолжает где-то петь Мой жаворонок поздний. |
