1967 Старый журавль Во время перелета ласточки отдыхают на спинах журавлей. Кто я? Старый журавль, отстаю постепенно от стаи. Вон на север весенний все дальше уходит косяк. Там по мягким болотам линяют снегов горностаи. И холстины тумана на голых деревьях висят. Там гнездо моей жизни, извечная родина родин, Заливные луга и леса в предрассветном дыму. Там высокие звезды как гроздья созревших смородин. Мне, наверно, туда не добраться теперь одному. Кто ты? Легкая ласточка, сбитая ночью с дороги. Острым крыльям твоим встречный ветер осилить невмочь. Равнодушные звезды далеки и чужды тревоги, Шторм под нами гремит, и кипит океанская ночь. Хлещут волны внизу и соленой кидаются пылью. Будь спасеньем моим, прижимайся плотнее к плечу. Пусть доверье твое к моему прикоснется усилью: Я спасу тебя, слышишь, и сам до гнезда долечу. Синий свет Все, что прошло, и все, что станется, О чем я плакал и молчал, Нежнее с каждым годом тянется Туда, к началу всех начал. Там детство с лампой керосиновой, Там вместо дома моего И всей деревни кол осиновый Торчит — и больше ничего. Там за церковною оградою Ограды нет и церкви нет, Под коромыслом зимней радуги, Мой синий, синий, синий свет. Цвет глаз моих идет от матери. Лишь только голову закинь — И хлынет синь по белой скатерти Снегов, сольется с синью синь. Я не без роду, не без племени, Причастный к горести земной. За мной два океана времени И три погибели за мной. За мной войны дорога дальняя. Тоска и песня, пот и кровь. И в наваждении случайная Скорей печаль, а не любовь. И не от случая до случая, А каждый день сто тысяч раз Надежда, радуя и мучая, Мне светит синью синих глаз. И льется, льется чудо синее Через сугробы гор и лет, Душа и песня в синем инее, Над белым светом — синий свет. 1968 «Вчера ломал деревья ураган…» Вчера ломал деревья ураган, И, словно танки, громыхали тучи, И озеро бежало к берегам И расшибалось о седые кручи. Сегодня — неземная благодать: Прозрачно небо, неподвижны воды. И как-то непривычно наблюдать Блаженное спокойствие природы. Земля, как истина, обнажена, И верится наперекор обману: Великое рождает тишина, Пришедшая на смену урагану. 1969–1971 Элегия Отошедшее лето С печалью пустынных полей, Над полями с рассвета Седая печаль журавлей. С этой вечной печалью Моя улетает печаль. За прозрачною далью Далекая видится даль. Там под синею синью Холодных и ломких небес, Словно дань повторенью, Осенний смыкается лес. Там лежит на траве И на золоте сонных осин Синевой в синеве Осиянная синяя синь. Эта легкая синь Через тонкую плоскость стекла С крыльев диких гусынь Под ресницы твои натекла. Натекла и стоит, Как озера в тени камыша. И цветет, и грустит, И смеется, и стонет душа. 1969–1971 Памяти Александра Трифоновича Твардовского Он был на первом рубеже Той полковой разведки боем, Где нет возможности уже Для отступления героям. Поэзия особняком Его прозрением дарила. Его свободным языком Стихия Жизни говорила. Сочувствием обременен И в песне верный своеволью, Он сердцем принял боль времен И сделал собственною болью. Пусть память, словно сон, во сне Хранит для чести и укора Всю глубину в голубизне Его младенческого взора. 1969–1971 «Да, я солдат. Завидуй мне. Дивись…» Да, я солдат. Завидуй мне. Дивись. Я принимаю всех обид упреки, Мне плоть и душу вымотала жизнь, Восторги века и его пороки. В снега времен и мой впечатан след, Мое плечо хранит тепло соседа. Я знал войну: взлет разума и бред — Все, чем жила и маялась Победа. Да, я солдат. Все шло через меня: Остуда века и его отрада, Сияние рассветного огня И пепел водородного распада, Предательство и чести правый суд, Страсть поцелуя и мороз измены. От стронция эпохи не спасут Искусства бронированные стены. Да, я солдат. Я возводил мосты. Душа — в рубцах, и на руках — короста. Возвышенные истины просты, Да только их осуществлять не просто. Я трубачом и плакальщицей был. Меня несли бессилие и сила. Я женщину без памяти любил — Она меня еще не позабыла. Да, я солдат. Живущее любя, На перекрестках памяти непрочной, Как листья клен по осени, себя Идущим дальше раздаю построчно. В бреду ночей и в сутолоке дней У мысли есть одна первопричина: Чем выше — тем сложнее и трудней, И все-таки — да здравствует вершина! Да, я солдат. И мой угрюмый страх Живет во мне, как жизнь в подножном прахе, И песня леденеет на губах, Как свет звезды на снежном Карабахе. Пусть упаду седой горе на грудь, Но солнце вспыхнет огненным раструбом, И кто-то вновь продолжит этот путь, Цепляясь за уступы ледорубом. |
