1956–1957 Иван-чай Он розов, он лилов, он фиолетов, Метельчатый, высокий иван-чай. …Не спрашивай, не жди моих ответов, Моей глухой тоски не примечай. Он пахнет медом, сенокосным зноем. Войди в него, слегка пошевели — И зашумят над иван-чаем роем Встревоженные пчелы и шмели. Кукушка закукует на опушке, Надеждой вечной сердце веселя. Здесь в капонирах били наши пушки, Горели камни, плавилась земля. Душа моя, в тоске не будь немою. У памяти прощенья не моли! Окопы зарастают над Невою — Здесь полегли товарищи мои. Давно истлели звезды из фанеры, Осыпались могильные холмы. Живые — мертвым, верные без меры, Своею жизнью присягаем мы. А жизнь летит? И ветерок, качая, Сдувает вниз, к сплетенью корневищ, Лиловые метели иван-чая, Печального растенья пепелищ. 1956–1957 Стихи о необходимости На тихих клумбах Трептов-парка Могил в торжественном покое Давно горят светло и ярко Пионы, астры и левкои. И за судьбу земли спокоен, Ее простор обозревая, Стоит под солнцем русский воин, Ребенка к сердцу прижимая. Он родом из Орла иль Вятки, А вся земля его тревожит. Его в России ждут солдатки, А он с поста сойти не может. 1958 Ода буксирам На сыром ветру линяют флаги, Низкие темнеют корпуса. Я люблю вас, моря работяги, Различаю ваши голоса, Хриплую, скупую перекличку. Наблюдаю деловую стать, Старую рабочую привычку — Никогда на месте не стоять. Отдыхать вам некогда! Довольно Дела в шторм и в голубиный штиль, Это знают пристани Стокгольма, Копенгаген, Генуя и Киль. День и ночь бессменны ваши вахты. И в портах стоящие вокруг Белоручки лайнеры и яхты Без усилий ваших — как без рук. Вы мне однокашники и други, Спутники поэзии моей, Грубые от соли и натуги, Добрые работники морей. 1958
«Я жизнь свою в деревне встретил…» Я жизнь свою в деревне встретил, Среди ее простых людей. Но больше всех на белом свете Любил мальчишкой лошадей. Все дело в том, что в мире голом Слепых страстей, обидных слез Я не за мамкиным подолом, А без семьи на свете рос. Я не погиб в людской остуде, Что зимней лютости лютей. Меня в тепле согрели люди Добрей крестьянских лошадей. Я им до гроба благодарен Всей жизнью на своем пути. Я рос. Настало время, парень, Солдатом в армию идти. Как на коне рожденный вроде, Крещен присягой боевой, Я начал службу в конном взводе Связным в разведке полковой. И конь — огонь! Стоит — ни с места. Или галопом — без удил. Я Дульцинею, как невесту, В полку на выводку водил. Я отдавал ей хлеб и сахар, Я был ей верного верней. Сам командир стоял и ахал И удивлялся перед ней. Но трубы подняли тревогу, Полночный обрывая сон. На север, в дальнюю дорогу, Ушел армейский эшелон. А там, в сугробах цепенея, Мороз скрипел, как паровоз, И что поделать! Дульцинея Ожеребилась в тот мороз. Заржала скорбно, тонко-тонко Под грохот пушек и мортир. И мне: «Не мучай жеребенка…» — Сказал, не глядя, командир. Я жеребенка свел за пойму Через бревенчатый настил. И прямо полную обойму, Как в свою душу, запустил. Стучали зубы костью о кость. Была в испарине спина. Был первый бой. Была жестокость. Тупая ночь души. Война. Но в четкой памяти запали: Мороз, заснеженный лесок И жеребенок, что за палец Тянул меня, как за сосок. 1959 «Дебаркадер да базар…» Дебаркадер да базар, Яблоки моченые, Деревянный тротуар, Каблуки точеные. Все черемухи в дыму Над речными плесами. Пароход на Кострому, Чайки за колесами. Много весен утекло Полноводной Волгою. Было грустно и светло Той дорогой долгою. Вечер мой который раз Одиноко тянется. Почему-то вспомнил вас, И глаза туманятся. Будто снова от реки, Новые, с колодочки, Простучали каблуки, Лаковые лодочки. |
