– Отдайте мой мешочек! – визжал Латур.

– Заткнись, а то сейчас получишь.

– Мой мешочек! Мои деньги! – верещал полицейский.

– В харчевню! В харчевню! – закричали скотобойцы.

– Да, да, в харчевню!

– Мои деньги! Мои деньги! – повторял шпик, вовсю стараясь, чтобы голос его звучал как можно искреннее.

– Захватим его с собой? – предложил чей-то голос.

– Давай.

– И отнесем к матушке Кадебоск.

Латур оказал яростное сопротивление, по случаю продемонстрировав мясникам свою недюжинную силу.

Но несколько мгновений спустя уже перестал брыкаться. Молодые люди окружили его, подняли, с триумфом понесли на руках и запели: Не умер Бахус, нет!

Ему в обед сто лет!

Через несколько минут они уже входили в харчевню «Коронованный лебедь», расположенную в двух шагах от бойни, завсегдатаями которой были исключительно тамошние мясники.

– Эй! Матушка Кадебоск! – закричал один из них.

– Мадам Полштофа, где вы! – заорал другой.

Прозвище мадам Полштофа матушка Кадебоск получила за то, что никак не могла побороть в себе страсть то и дело прикладываться к бутылке.

– Вина! Вина!

– Что это вы тут развопились? – спросила хозяйка харчевни, дородная и уже немолодая матрона с багровым лицом и выдающимся носом.

– Ну же, матушка, принеси нам старого доброго вина!

– Краснопузый заплатит.

В те времена краснопузыми называли обитателей Сентонжа.

– А деньги у вас есть? – недоверчиво спросила хозяйка.

– Вот они, – ответил тот, что отнял у Латура мешочек, радостно позвякивая над головой находившимися в нем монетами.

Латур продолжал идеально играть свою роль. Каждый раз, когда мешочек оказывался в пределах его досягаемости, он бросался вперед и отчаянно тянул к нему руку.

– Ну хорошо, что будете заказывать? – спросила старуха.

– Для начала принеси вина.

– На всех?

– На всех. Да и сами к нам тоже присоединяйтесь.

– Ах, ребятки, вы очень любезны.

При этих словах на физиономии Латура отразилось отчаяние, за которым уже проглядывались безропотность и смирение.

– Нет! – воскликнул он. – Мне не несите, я пить не буду!

– Это еще почему? – поинтересовалась старуха.

– Потому что…

– Ведь если я не ошибаюсь, за всех платишь ты, мальчик мой.

– Это… да, но так я хоть на себе сэкономлю.

Нетрудно догадаться, что это заявление принесло Латуру успех. Ему чуть было не устроили новую овацию. В душе он ликовал.

Стали пить. Но того, что принесла хозяйка, хватило лишь, чтобы войти во вкус. Что касается Латура, то он свой стакан только пригубил.

– Эй! – крикнул один из мясников. – Какое-то пресное у тебя вино.

– Ага, никакого вкуса.

– Не отзывайтесь о нем плохо, – наставительно возразила старуха. – Может, оно и не такое крепкое, но зато даже в больших количествах не причиняет никакого вреда здоровью.

– Можно подумать, матушка, ты в этом что-то понимаешь.

– А то, черт бы меня побрал!

– И все равно вино слишком пресное. Принеси-ка нам чего-нибудь покрепче, матушка Кадебоск!

– Коньяку! Коньяку! – закричали хором мясники.

Тучная хозяйка заведения, в глазах которой стоял блеск виденных перед этим монет, не заставила просить себя дважды.

– Ну вот, – сказал тот самый колосс, который, когда Латур явился в Мю, на несколько мгновений прижал его к двери, – сделаем так: каждый опрокинет по два стаканчика коньяку, а матушка Кадебоск тем временем приготовит пунш.

– Пунш! – воскликнула владелица харчевни, на долю которой такая удача выпадала нечасто.

– Пунш! – воскликнул Латур несчастным как никогда голосом.

– Ну да, пунш. Ты, краснопузый, имеешь что-то против?

– Не подавайте им ничего, матушка! – заголосил Латур. – Это разбойники, воры, злодеи, негодяи!..

– А ну заткнись!

– Я буду жаловаться, – продолжал шпик.

– Кому?

– Префекту, а он обо всем расскажет королю.

Эта глупость хоть и не претендовала на остроумие, зато обладала тем преимуществом, что еще больше развеселила мясников.

– Ну что ж, ступай, жалуйся своему префекту.

– А мы пойдем с тобой.

– И пусть префект напишет королю.

– Который пришлет тебе ответ с той же почтовой каретой.

И все вновь оглушительно захохотали.

Принесли коньяк, или то, что в этой хибаре выдавали за него, хотя он был намного лучше тех, которые сегодня нередко подают и в более роскошных заведениях. И поскольку рабочие с бойни не привыкли к такой роскоши, этот крепкий напиток тут же ударил им в голову.

– Да выпей ты глоток! – стали понукать Латура.

Отчаянно гримасничая, полицейский агент повиновался и сделал из своего стаканчика небольшой глоток.

– Скажи-ка, Изидор, ты не хочешь выпить за мое здоровье?

– Нет!

– Тогда выпей за здоровье Жана-Мари, – предложил мясник, отнявший у него мешочек с деньгами.

Физиономия Латура приняла еще более глупое выражение.

– А кто он такой, этот ваш Жан-Мари? – спросил он.

– Жан-Мари? – переспросил его очередной мясник. – Ты не знаешь, кто такой Жан-Мари? А еще хочешь стать скотобойцем. Отныне в наш цех может вступить только тот, кто принимал участие в освобождении Жана-Мари.

– Тогда я тожа хочу в нем поучаствовать, – ответил Латур, – если мне скажут кто он такой, этот Жан-Мари.

– Он уже на свободе, придурок! – сказали ему.

– Тогда я не смогу.

– Да ты у нас, оказывается, голова, коль делаешь такие выводы.

Под действием коньяка рабочие с бойни все больше и больше гордились своим утренним подвигом, было ясно, что еще чуть-чуть и они станут считать себя настоящими героями.

– Ну так знай, дурачок, – снизошел до ответа Латуру уже знакомый нам колосс, – что Жан-Мари – это бравый гренадер, которого приговорили к смертной казни и сегодня должны были расстрелять.

– В городе мне ничего об этом не говорили.

– А где ты ночевал?

– Нигде, – ответил Латур. – Я прошагал всю ночь, пересек мост и направился прямо сюда.

– Ага! Вот оно что! Ну так знай, неотесанный ты мужлан, что когда Жана-Мари вели на расстрел, его отбили у солдат конвоя и теперь он в безопасном месте.

– Понятно, – совершенно безразличным тоном протянул Латур.

– Освободили этого гренадера мясники.

– И правильно сделали, – ответил мнимый Изидор, – только мне до этого нет никакого дела.

– Он что, тупой?

– Ага, совсем без мозгов, такому никогда не стать скотобойцем.

Услышав эти слова, Латур не сдержал улыбки, потому как сам незадолго до этого говорил о том же, а теперь их, пусть даже несколько переиначив, простодушно произнесли уже в его собственный адрес.

Принесли пунш. По рядам мясников прокатилось «Ура!», таившее в себе вожделение и удовлетворение. Над чашей, радуя глаз, высоко вздымалось синее пламя. И хотя дело происходило днем, да еще в самый разгар лета, оно осветило даже самый темный и закопченный угол харчевни.

Голубоватый свет придавал людям и окружавшим их предметам совершенно необычный вид, что наполнило радостью сердца десятка молодых людей, собравшихся у матушки Кадебоск.

Латур не мог дождаться, когда пламя погаснет, мясники начнут пить и окончательно захмелеют.

Он надеялся, что под влиянием пунша у них развяжутся языки, и сгорал от нетерпения.

– Что ни говори, а все это очень мило, – наконец произнес он.

– Ага, вот ты и повеселел!

– Да-да, мило, говорю это с полным основанием.

– И этот великолепный поход для тебя устроили мы.

– Ага, вы. На мои деньги.

После этих слов, произнесенных с явным облегчением, Латур схватил металлическую ложку и стал помешивать горящую жидкость, будто желая придать голубоватому пламени более причудливые очертания, но на самом деле стремясь лишь ускорить процесс и тем самым приблизить момент, когда его собеседники заговорят.

Наконец пунш не без помощи Латура погас.

– Я вас угощу, – сказал он, – ведь поступить иначе нет никакой возможности.