Этот оскорбительный афоризм, который уже тогда был не нов, обладал тем преимуществом, что вызвал на лицах присутствовавших улыбку.

– В конце концов, – продолжал Жолли, – мне об этом сообщил верный человек.

– Какой еще верный человек? – спросил Латур.

– Полицейский агент, – ответил Жолли, не подозревая, что сразил собеседника в самое сердце.

– Ха! – ответил тот, ничуть не смутившись. – Полиция во Франции вряд ли может похвастаться особой осведомленностью.

Столь непочтительный выпад в сторону институции, которая по тем временам слыла могущественной, таинственной и грозной, привел к тому, что на лицах некоторых буржуа, присутствовавших в толпе, появилась недовольная гримаса.

Некоторые даже сочли необходимым убраться восвояси. Во времена Реставрации многие испытывали страх. И понять их нетрудно – те, кто был постарше, еще не забыли Великую революцию.

Они прекрасно знали, что, объяви их даже подозреваемыми, им это могло бы обойтись очень дорого. И помнили, что доносительство вменялось в качестве первейшего гражданского долга. Эшафот был возведен для всех и хотя в общем случае считалось, что в эпоху Террора в основном пострадали дворяне и священники, впоследствии было доказано, что больше всего жертв этого кровавого режима было среди простолюдинов.

Тогда люди очень боялись, и хотя с тех пор прошло тридцать лет, тревога и беспокойство до конца так и не улеглись, тем более что после прихода в Бордо белого Террора были заведены некоторые порядки Террора красного.

Поэтому толпа пришла в движение. Добропорядочные буржуа удалились, а те, кто остался, умолкли.

И Латур, зайдя слишком далеко, так и не достиг намеченной цели.

«В том, что только что наговорил этот молодой человек, есть доля правды, – подумал он. – Наведавшись на бойню, я буду точно знать, как следует относиться к его словам».

Латур направился по Пуассон-Сале, повернул направо, прошагал пол-улицы, зашел в дом и через пятнадцать минут вышел через низенькую дверь на улицу Труа-Канар, совершенно преобразившись.

Теперь у него, обычно бледного и худосочного, было багровое лицо и пухлые щеки. К тому же за эти четверть часа он самым замечательным образом прибавил в весе.

На нем был праздничный наряд скотобойца. Румянец, покрывавший лицо Латура, и округлость щек придавали ему сходство с теми белокожими, упитанными, пышущими здоровьем людьми, которые приобретают свой цветущий вид в атмосфере целебного мяса, царящей на скотобойнях.

– Теперь не будем медлить ни минуты.

Некоторое время спустя он уже стоял перед дверью этого заведения для убоя скота, которое, как известно, хотя и не было еще выстроено, но уже располагалась там же, где и сейчас – на улице Мю.

Эта улица представляла собой ужасный, длинный, вечно покрытый чем-то липким проход. Движение экипажей и телег на ней было запрещено сразу по нескольким причинам, первая из которых заключалась в том, что она была недостаточно широкой, чтобы по ней проехать. Остальные я перечислять не буду.

Стоявшее на ней заведение было поистине жутким, от него будто исходил какой-то кровавый, мрачный, душный, насыщенный влагой туман, заполнявший окрестности зловонными миазмами. Жители квартала дышали тяжелым, спертым воздухом. Это и была скотобойня.

О скотобойцах, забивавших здесь животных, рассказывали ужасные, но, к большому счастью, напрочь лживые истории. На каждом шагу попадались немыслимых размеров бульдоги, которых хозяева запрягали в небольшие повозки, использовавшиеся для перевозки мяса.

Эти псы, выше и крупнее даже ньюфаундлендов, представляли собой смертельную опасность и время от времени лакомились человечиной, вероятно, чтобы разнообразить удовольствие. Рано или поздно мясникам нужно было запретить держать таких кровожадных зверей.

Придав лицу весьма глупое выражение, Латур врезался в самую гущу рычавших псов, которые, казалось, удивились, что кто-то посмел потревожить их покой, и приблизился к двери с таким видом, словно не решался войти.

Но пока его физиономия простодушно ухмылялась, глаза обшаривали двор бойни, будто пытаясь понять, что там происходит.

– Вполне возможно, что Жолли говорил правду, – прошептал он. – У меня такое ощущение, что в этом Мю никого нет. Все тихо, никто не мычит, не блеет. Что-то не торопятся наши мясники делать свое дело. Ну что ж, подождем.

Томиться ожиданием ему пришлось недолго – некоторое время спустя вернулось несколько скотобойцев. Их лица лучились радостью.

– Эге! – сказал про себя Латур. – Какие веселые люди!

Рабочие бойни Мю, полагая, что они у себя дома, даже не пытались скрывать свои мысли и держать за зубами язык.

– Ха! – воскликнул один из них. – Если она осталась недовольна, сладить с ней будет тяжело.

«Она, – подумал Латур, – это Кадишон».

– Дело сделали гладко, – пел другой, – после того как был получен сигнал, все прошло как по маслу.

– Бьюсь об заклад, – говорил третий, – что кроме тех, кто был в курсе, платок, которым взмахнула Кадишон, видели самое большее два десятка человек.

– Что и требовалось доказать, – прошептал Латур. – Я явно оказался в нужном месте.

– Первым двинулся я, – продолжал любитель заключать пари.

– Не ври! Первым был я.

– Говорю тебе, что я.

– Неужели! Ты что, хочешь меня напугать?

– Я никого не пугаю! Но и сам ничего не боюсь!

Собеседник уже собрался было ответить на этот вызов, но тут один из рабочих увидел Латура, который стоял, зажав под мышкой сумку скотобойца и, казалось, не упускал из их разговора ни единого слова.

– Это еще кто такой?

– У меня такое впечатление, что он нас подслушивал.

– Эй, ты! Что тебе здесь надо? – направился к Латуру крепко сбитый здоровяк, способный одним ударом кулака свалить с ног быка.

Физиономия Латура сделалась еще глупее и он, с резким выговором уроженца Ангумуа, сказал:

– Это… я тожа скотобоец.

– Я тожа… – насмешливо повторил здоровяк. – И что тебе надо?

– Это… Хочу работать.

– Здесь, на бойне Мю?

– Это… Боже мой, да!.. если на то ваша воля. С кем поговорить, чтобы меня взяли? С вами? Я пришел из Ангулема по тракту.

– Но есть же прямая дорога, ты что, не знал?

– Это… нет, друг, не знал.

– Что же ты хочешь делать?

– Это… убивать люблю.

– Да, губа у тебя не дура, черт возьми! А ты уже убивал?

– Это… да, много раз.

– И где?

– Это… в Ангулеме, у дядюшки Пти.

– Как тебя зовут?

– Это… Изидор Пти, как и дядюшку.

– Значит, твоего дядю тоже зовут Изидор?

– Это… нет, его зовут Онезим Пти.

– Следовательно, тебя зовут не как дядюшку?

– Это… как вам будет угодно.

– Деньги у тебя есть?

– Это… есть… немного.

– Может, угостишь нас кружечкой?

– Это… если вам кружечки хватит на всех… – сказал Латур, ни на минуту не забывая, что народ в Ангумуа и Сентонже зажимистый.

Ответом на его слова был раскат безудержного хохота.

– Ну ты и скупердяй! – сказал один из мясников. – Одну кружку на всех?

– Это… да, черт возьми!

– Но ведь тогда каждому достанется лишь по несколько капель?

– Это… я пить не буду.

Хохот стал еще раскатистее.

– Значит, ты у нас богатей, если согласен понести такие расходы? – продолжал все тот же мясник. – Кружка на десятерых, такое не каждый день увидишь.

– Далеко не каждый! – поддержали его остальные.

На лице Латура отразилось замешательство и он будто даже покраснел от того, что допустил такую оплошность. Он порылся в кармане, вытащил оттуда небольшой мешочек и сделал вид, что отсчитывает деньги.

А когда это занятие поглотило его без остатка, один из рабочих бойни вырвал мешочек у него из рук. Все остальные, схватившись руками за бока, вновь закатились от смеха.

– Караул! Грабят! – закричал Латур в таком испуге, будто у него отняли сказочное богатство.

– А ну заткнись, краснопузый! – велел ему малый геркулесового телосложения, схватив за плечо.