– Отказался! – повторила мадам Лонгваль, уже привыкшая к мысли о том, что ее Гектор спасен.

Меротт хранила молчание.

– Тогда зачем вы сюда пришли, мадам?

– Предупредить вас, черт побери! – воскликнула ужасная старуха, вновь обретая весь свой апломб.

Мадам де Лонгваль вскочила, выпрямилась и задрожала; глаза ее полыхнули ненавистью и отвращением. Она повелительным жестом указала Меротт на дверь и закричала: – Убирайтесь! Убирайтесь, немедленно!

– Ваш гнев мне понятен, – нагло возразила старуха, – но тем не менее вам не стоит вести себя со мной так бесцеремонно.

– Почему? Сделайте одолжение, объяснитесь.

– Потому что вы поведали мне свой секрет и одно-единственное мое слово может вас погубить.

– И кто же меня погубит? – закричала мадам Лонгваль, больше не в силах сдерживаться. – Вы?

Она подошла к камину и с силой дернула за веревку колокольчика. Через минуту на пороге встала горничная.

– Передайте моему мужу, брату и другим домочадцами незамедлительно прийти сюда, я их жду.

– Что вы задумали? – спросила Меротт, удивляясь той решительности, с которой действовала мадам Лонгваль.

– Что я задумала? – ответила та. – Сейчас увидите.

– Но, мадам… в конце концов… – начала Меротт, чувствуя себя явно не в своей тарелке.

– Замолчите! Вы хотите меня напугать, нагнать страху, воспользоваться ситуацией, для вас, якобы, ясной и понятной, и тем самым заставить меня выполнить ваши грязные, мерзкие требования.

В этот момент в гостиную, где разворачивалась эта сцена, вошел господин де Лонгваль. Его сопровождали еще трое мужчин – ближайших родственников хозяйки дома.

– Господа, – начала госпожа Лонгваль, – эта женщина под пустячным предлогом пришла ко мне, понавыдумывала бог знает каких историй и теперь требует подчинения, грозя какими-то непонятными разоблачениями и откровениями.

Меротт, решившая идти напролом, уже открыла было рот, чтобы выдвинуть против мадам Лонгваль обвинение, но тут господин Лонгваль обратился к ней с неожиданным вопросом: – Кто вы?

– Женщина, которая…

– Это не ответ. Как вас зовут?

– Меротт.

– Таких имен не бывает. Этот господин – заместитель королевского прокурора, он сумеет выудить из вас правду.

Эта фраза произвела на мегеру самое сильное впечатление. Она слегка побледнела, сбавила тон и сказала: – По-видимому, сегодня у мадам расшалились нервы, ведь я неизменно проявляла по отношению к ней всяческое уважение. По поводу того, что мне хотелось ей продать, я, возможно, слегка погорячилась, но это еще не повод для того, чтобы вести себя со мной как с человеком, совершившим страшное злодеяние. Я готова откланяться.

Эти речи Меротт оказали на господина Лонгваля и других домочадцев весьма благоприятный эффект.

Мадам Лонгваль, со своей стороны, почувствовала, что воинственная старуха отказалась выдавать ее тайну, по крайней мере на данный момент, и настаивать не стала.

– Это правда, Гортензия? – спросил ее муж.

– Почти. Я допускаю, что поддалась чувствам, по ошибке подумав, что слова этой дамы таят в себе угрозу.

– И что нам теперь делать?

– Прогнать ее, и дело с концом.

При этом слове, «прогнать», Меротт почувствовала себя так, будто ее хлестнули по лицу. Она выпрямилась, но мадам Лонгваль окинула ее столь свирепым взглядом, а заместитель королевского прокурора так внимательно присмотрелся, что старуха вновь проявила смирение и сказала: – Не трудитесь меня прогонять, я же сказала, что ухожу.

И Меротт медленно, не без театральной, тщательно рассчитанной величественности, покинула салон, не удостоив присутствующих даже взглядом.

Когда она ушла, господин Лонгваль не удержался и сказал: – Какая странная старуха!

– Эта женщина, должно быть, жутко опасна, не исключено, что в прошлом она пережила какую-то страшную драму, – заметил заместитель королевского прокурора. – Надо будет присмотреться к ней повнимательнее.

После этого все бросились успокаивать мадам Лонгваль, полагая, что ее охватил необъяснимый ужас.

На следующий день, в восемь часов утра, на окраине деревни Буска, по пустоши, известной как ланды Пезу, единственным обитателем которой был городской живодер, прогуливались четыре человека.

Позже к северу от этих ланд был построен ипподром, где в апреле и ноябре стали проводиться скачки, за которыми пристально следило Общество содействия Бордо.

Но в 1815 году это было пустынное место, поросшее вереском, дроком и кое-где купами чахлых, приземистых деревьев.

В двух шагах от одной из таких рощиц и прогуливались четыре упомянутых нами человека. Ими были не кто иной, как Гектор де Вертей, два его секунданта и хирург, которого они с собой привезли.

Именно там должна была состояться дуэль между Гектором и маркизом, которой так пыталась помешать Меротт.

Время от времени Вертей поглядывал на часы.

– Господа, – наконец сказал он, – уже восемь с четвертью.

– Господин де Матален слишком злоупотребляет правом заставлять себя ждать, – сказал первый секундант.

– Даже время, предусмотренное дуэльным кодексом, и то вышло, – добавил второй.

– Так оно и есть, – заметил, в свою очередь, хирург, – я не большой знаток свода правил, которым руководствуются бретеры, но кто-то говорил мне, что ждать противника на поле боя больше одиннадцати минут не принято.

– Давайте проявим больше великодушия, чем допускает кодекс этих господ, – вновь взял слово Вертей, – и пробудем здесь до половины девятого.

– Как скажете, мой дорогой Вертей, но с такими мерзавцами, как Матален, нужно использовать любое преимущество и не делать для них больше, чем они в аналогичной ситуации сделали бы для вас.

– Ба! – ответил Вертей. – Мы увидим его с минуты на минуту. Глядите, по дороге рысью мчится экипаж, не пройдет и трех минут, как он будет в конце тропы, на которой мы с вами стоим. Давайте сделаем маркизу последнюю уступку.

Для человека, почти наверняка знающего, что Матален его убьет, Вертей вел себя на редкость смело и великодушно. Но во Франции храбрости и чести много не бывает.

Означенная карета не остановилась в том месте, где должна была это сделать, если бы в ней находился Матален со своими свидетелями, и покатила дальше.

– Это не он, – сказал секундант.

– Господин де Вертей, – произнес хирург, не испытывавший ни малейшего желания заниматься своим ремеслом, особенно если его пациентом был бы Гектор, – ждать больше нельзя.

– Почему это?

– Потому что ваш противник должен был явиться сюда еще двадцать пять минут назад. И поскольку в вопросах чести вы выказываете приверженность, в достаточной степени рабскую для того, чтобы драться с профессиональным бретером, безотлагательно констатируйте в полном соответствии с дуэльным кодексом, что маркиз де Матален отказался скрестить с вами шпаги.

Секунданты составили короткий протокол, отметив в нем необъяснимое отсутствие маркиза и вся компания решила возвратиться в город.

Когда трое молодых людей и хирург уже разместились в видавшем виды двухколесном фиакре, нанятом для этой поездки, один из секундантов выразил свое удивление, вызванное поведением Маталена.

– Чтобы забыть о дуэли, – промолвил он, – этому взбесившемуся креолу, должно быть, пришлось надраться и лечь спать мертвецки пьяным.

– И тем самым окончательно себя обесчестить, ведь теперь вы имеете полное право отказать дать ему удовлетворение.

Едва эти слова были произнесены, карета остановилась.

– В чем дело? Что случилось? – спросил хирург.

Не успел кучер ответить, как у дверцы кареты возник всадник.

Он был бледен и с трудом переводил дух.

– Господа, – произнес он дрогнувшим голосом, – на встречу, назначенную господином де Вертеем, маркиз де Матален не явился только потому, что его ударили ножом.

– Ударили ножом! – хором повторили молодые люди и хирург.

– Да, господа!