Матален тут же пришел в себя и сказал:

– Шпаг у нас больше нет.

– Остаются пистолеты, – ответил Монсегюр.

– Нет! – возразил Матален, сопровождая свои слова решительным жестом.

– Тогда сабли, – предложил Монсегюр.

– Пусть будут сабли, – одобрил его выбор маркиз и деланно рассмеялся.

Противники вооружились двумя большими саблями, также известными как кирасирские палаши, и вновь заняли положение к бою. На этот раз схватка хоть и не отличалась чрезмерным искусством, зато блистала стратегией и великолепием.

Последствия обманных движений и ложных выпадов были серьезнее, чем в случае со шпагами, и Матален уже несколько раз успевал отразить удар лишь в самый последний момент.

Монсегюр опять провел серию молниеносных атак. Затем, навязав противнику мысль о том, что за ними, как и до этого, тоже последует решающий удар, расхохотался в душе и с быстротой молнии обрушил саблю на голову маркиза.

Отбить этот удар маркиз не успел, но в самый момент резко отклонил голову вправо, поэтому клинок скользнул по волосам и, не встретив на своем пути других препятствий, кроме уха, начисто его отсек.

Матален завопил от боли, но тут же устыдился и, чтобы загладить минутную слабость, сказал:

– Ничего страшного, сударь, ничего страшного, нас не должна остановить эта царапина.

Не удостоив его ответом, майор вновь встал в позицию и, когда Матален в отчаянии бросился вперед, вновь ударил его по голове.

Но на этот раз удар пришелся по правой части черепа – в результате маркиз остался без второго уха и значительной части щеки.

Боль была настолько невыносимой, что Матален, потеряв много крови, рухнул на песок. Больше десяти минут он катался, терпя невыразимую муку.

Монсегюр ждал, когда бретер признает себя побежденным.

– Господин де Матален, может, вам немного передохнуть, чтобы прийти в чувство? – спросил он.

Но тот был не в состоянии ему ответить.

– Господа, – сказал один из секундантов маркиза, – не знаю, пожелает ли наш доверитель вновь сойтись в бою с господином Монсегюром, но на данный момент мы полагаем, что он больше не в состоянии держать в руке оружие.

Монсегюр вышел вперед и ответил:

– Хорошо. Подождем, когда господин де Матален оправится от ран. Я уверен, что они не столько опасны, сколько болезненны.

С этими словами майор с секундантами удалились.

Глубокое удовлетворение, охватившее весь Бордо после известия о том, сколь жестокое наказание понес Матален, не поддается никакому описанию.

– Самое смешное в том, – говорил дез Арно, – что Монсегюр даже не обещал отрезать ему уши, как это часто бывает в подобных случаях.

– Ага, но поступил еще лучше – взял и отрезал их без слов! – сказал Луи Падарнак.

Но было бы ошибкой полагать, что эта суровая кара успокоила Маталена раз и навсегда и заставила задуматься о своем поведении.

Говоря по правде, ситуация, в которой он оказался, была не из приятных. Руки Филиппины ему больше не видать, причем вина за это полностью лежала на нем самом. С другой стороны, рядом не было и Меротт, бросавшей ему туго набитые золотом кошельки. Поэтому маркиз чувствовал, что если не отыграется, положение его и вовсе станет аховым.

Нанесенные Монсегюром раны зажили очень быстро. Он остался без ушей, что правда, то правда, но, отрастив волосы, мог без труда скрыть это прискорбное увечье.

Через несколько дней после полного выздоровления маркиз вышел из дому элегантно одетый, надлежащим образом причесанный и с дерзкой улыбкой на лице.

Невзгоды последнего времени подталкивали его искать встречи с Годфруа. Поскольку слухи о том, что сей молодой дворянин намеревается жениться на мадемуазель Филиппине де Женуйяк, уже распространились по всему городу, Матален, вполне естественно, узнал об этом одним из первых стараниями очередного угодливого друга.

Завидев молодого американца, он подошел к нему и сказал:

– Позвольте мне искренне вас поздравить.

– С чем, сударь? – холодно спросил Годфруа.

– С того дня, как вы без труда избежали гнева пресловутой маркизы, я имел радость лицезреть вас всего несколько минут.

– Совершенно верно. И что из этого следует?

– Ничего. Но вы, господин де Мэн-Арди, уже довольно долго находитесь во Франции, чтобы вести себя повежливее.

– Сударь, я вас не понимаю.

– Это лишь доказывает, что степень развития вашего ума вполне соответствует уровню обходительности, – нагло заявил маркиз.

– Господин де Матален, вы хорошо потрудились, чтобы затеять со мной ссору, – ответил Годфруа, ни на йоту не повышая голоса. – Или благодаря своему новому увечью вы считаете, что вам все позволено?

– Что вы хотите этим сказать?

– По-моему, вы забыли, что теперь вас больше нельзя оттаскать за уши.

Услышав эти слова, Матален бросился на Годфруа. Но тот схватил его за руку и пригвоздил к месту.

– Раньше, сударь, благородные господа вызывали друг друга на дуэль словом, но не жестом, – сказал он бретеру. – Сегодня же вы и вам подобные наносите оскорбления и распускаете руки.

– Отпустите меня, сударь, – сказал Матален, силясь вырваться.

– Не торопитесь, маркиз. Кстати, все забываю спросить – где находится ваше маркграфство?

– Негодяй!

– Не ругайтесь, маркиз. Может, вы желаете со мной драться?

– Желаю.

– Когда?

– Завтра утром.

– Почему не сейчас? – сказал Годфруа.

– Потому что… Хорошо! Я к вашим услугам. Но ведь уже темно!

– Ничего, нам посветят. Помимо прочего, это поможет вам вспомнить премилую ловушку, которую вы устроили нашим братьям.

– Я!

– Да, вы, не отрицайте этого.

С этими словами Годфруа отпустил руку Маталена.

– Где будем драться? – хвастливо спросил тот.

– В зале на улице Марго. Там тепло и светло.

– Какое вы выбираете оружие?

– Шпагу, с ней вы знакомы лучше всего, – ответил Годфруа. – Да и потом, если я стану настаивать на сабле, это воскресит в вашей голове мучительные воспоминания, чего мне отнюдь не хотелось бы.

– Вы очень остроумны, сударь, но удаль надо проявлять не сейчас, а во время поединка. Начнем с того, что я не согласен драться с вами при свечах.

– Значит, завтра утром?

– Разумеется, – ответил Матален.

– Где?

– На той самой пустоши, где у меня была дуэль с господином Монсегюром, – ответил маркиз.

– Не боитесь, что это место вновь принесет вам несчастье?

– Завтра увидим, сударь, – сказал Матален, развернулся и ушел.

На следующий день, в девять часов утра, противники отсалютовали друг другу шпагами и начали бой.

С оружием в руках Годфруа был поистине великолепен. Маркиз понимал, что имеет дело с очень сильным соперником, и вызвал Мэн-Арди на дуэль лишь потому, что пошел ва-банк, стремясь восстановить свои пошатнувшиеся позиции.

Как только клинки скрестились, Матален, увидев, как искусно Мэн-Арди пользовался преимуществами своей защиты, не удержался и сказал:

– Меня может спасти только чудо.

Поэтому бретер ограничивался лишь тем, что держал оборону, то и дело отбивая яростные атаки молодого американца.

– Вы ранены, господин де Матален, – произнес Годфруа.

– Пустяки, какая это рана!

– Будь по-вашему, – сказал Мэн-Арди и вновь принял положение к бою.

Но едва сталь опять ударилась о сталь, противник Маталена воскликнул вновь:

– Опять ранены, господин де Матален.

И на батисте расплылось еще одно кровавое пятно. На этот раз Матален удивился. Он даже не заметил того выпада, будь он секретным или нет, которым Мэн-Арди пользовался, чтобы так уверенно и молниеносно его разить. Но больше всего его изумило то обстоятельство, что противник, который мог без труда два раза подряд проткнуть его насквозь и убить, нанес лишь две незначительные царапины.

Бой продолжался. Каждую минуту Годфруа спокойно произносил:

– Опять ранены, господин маркиз.

– Сударь, вы не устали тыкать мне в грудь, не осмеливаясь вонзить шпагу по самую гарду, и тем самым нанести серьезную рану?