– Ну, что нового?

– Как «что»? Помимо ночного происшествия, этим утром обсуждают только одну новость, причем весьма скверную.

– Да? – спросил дез Арно. – Что стряслось?

– Вы знакомы с помощником королевского прокурора господином де Кери?

– Разумеется.

– Так вот, он очень болен.

Услышав эти слова, Годфруа, Ролан, Танкред и Кловис поневоле подошли ближе.

– Что же случилось с нашим бедным помощником прокурора? – промолвил дез Арно.

– Толком никто ничего не знает. Вчера он вдруг ощутил легкое покалывание в ладони, которое вскоре сменилось нестерпимой болью. Ладонь, а за ней и вся рука распухла, доктор опасается, что это столбняк.

– Какой ужас! – произнес президент Лиги защиты.

Годфруа подошел к нему ближе, коснулся локотка и прошептал на ушко:

– Пятнышко крови.

Дез Арно вздрогнул, но тут же собрался и продолжил расспрашивать собеседника, который состоял советником при королевском дворе:

– А господин де Кери не помнит, при каких обстоятельствах он укололся?

– Нет. Говорит, что к нему подошел какой-то человек, горячо пожал руку и сказал: «Здравствуйте, мой дорогой Жирар».

– Право же!

Советник продолжал:

– Затем незнакомец тут же извинился и сказал: «Простите, сударь, я обознался, принял вас за моего товарища». По всей видимости, боль заявила о себе сразу после этой встречи.

– И что же, вы ему не поверили?

– Нет, друг мой, мы подумали, что помощник королевского прокурора, привыкший во всем усматривать преступление, сам в бреду измыслил этот рассказ.

– Сударь, но ведь нужно было позвать доктора, – сказал вдруг Коарасс, без лишних фасонов вклиниваясь в разговор.

– Ну конечно. Тотчас послали за господином Мулинье, одним из самых и высоко ценимых врачей, имеющих практику в Бордо.

– И что он сказал?

– Внимательно осмотрел ладонь и сообщил, что под кожу, вероятно, было введено инородное тело.

– Что и требовалось доказать.

– Единственное, когда у него спросили, что это за тело, доктор ответил, что сказать что-то с определенностью ему не позволяет опухлость.

– Но сей господин Мулинье хотя бы надеется спасти больному жизнь? – спросил Годфруа.

– Этот вопрос он оставил без ответа.

Они обменялись с советником еще парой фраз, после чего тот дальше пошел своей дорогой.

– Ну, что скажете, мой дорогой президент? Из двенадцати человек, помеченных на балу у баронессы де Мальвирад, десять уже ощутили на себе ненависть и стали предметом мести, которая не гнушается любыми средствами, какими бы жестокими они ни были.

– Правда ваша. Но разве можно утверждать, что именно баронесса пометила этих двенадцать человек печатью смерти?

– Если не она, то кто?

– Возможно, кто-то из гостей.

– Если бы я не видел, сколь ненавистные взгляды мадам де Мальвирад неоднократно бросала на графиню де Блоссак, Коарасса и на меня, то, вероятно, тоже думал бы иначе. Поверьте, господин президент, опасность все-таки исходит от нее. Поэтому я буду атаковать ее с фронта.

– В сложившихся обстоятельствах я не буду давать вам никаких советов. Но обещаю, что все члены Лиги при необходимости придут вам на помощь.

– Благодарю вас. До свидания.

Дез Арно ушел.

Годфруа обратился к Ролану и сказал:

– Пойдешь к полковнику и в двух словах расскажешь ему о случившемся.

– Уже бегу.

– Да погоди ты! Скажешь, что на данный момент лишь они с майором не понесли никакого наказания, и убедительно попросишь не терять бдительности.

– Хорошо. Что потом?

– Потом отправишься к графине де Блоссак и спросишь, нет ли новостей об Эрмине. После чего вернешься домой и будешь ждать меня.

– А чем займешься ты?

– Отправлюсь к баронессе де Мальвирад. Посмотрим, сможет ли сын Гаскони посостязаться в уме с этой дерзкой, ужасной интриганкой.

Затем обратился к Танкреду с Кловисом и добавил:

– Что касается вас, сделаете то, о чем мы с вами договаривались.

– Хорошо, – ответили юноши.

– А теперь – за дело.

– Удачи, – хором сказали Танкред и Кловис.

– Вам тоже.

Четверо друзей расстались. Ролан направился к небольшой площади Сен-Реми, где две недели назад поселились полковник и Монсегюр, Годфруа остался на аллее де Турни, чтобы обдумать свой план.

Танкред и Кловис вернулись домой, на улицу Тан-Пассе. А через полчаса через садовую дверь вышли два юных моряка, которые, не желая никому попадаться на глаза, то и дело озирались по сторонам.

Улица была пустынна. Они размашисто зашагали вперед.

У нас нет причин скрывать, что это был не кто иной, как младший Коарасс и его друг Танкред.

Узнать их было невозможно. На белокурые парики, пряди которых завитками спадали у висков, чудесным образом подрагивая, молодые люди нахлобучили черные береты с помпоном, которые тогда только-только вошли в моду и были обязательным атрибутом каждого вахтенного матроса.

Их торсы восхитительно выпирали из-под тельняшек в белую и синюю полоску, поверх которых по причине холода, постепенно дававшего о себе знать, были надеты темно-синие льняные рубахи – их по тем временам носили навыпуск, сзади длиннее, спереди короче.

На ногах у наших друзей были матросские сапоги, а грубые холщовые штаны лоснились от галипота и гудрона, как у такелажников, обычно снующих вокруг грузовых лебедок на набережной Людовика XVIII, напротив площади Ришелье. В таком виде они в точности походили на двух молодых американских моряков.

– Не забывай, идти надо вперевалочку, – сказал Танкред, раскачиваясь на ходу из стороны в сторону, как и подобает заправскому матросу.

– Но главное, – сказал по-английски Кловис, – больше ни слова по-французски.

– All richt[15], – поддержал его мысль Танкред.

– Куда пойдем? – спросил Кловис, продолжая разговор. – С чего начнем наши поиски?

– Сначала в Палюдат. Там полно кабачков, в которых можно почерпнуть массу полезных сведений.

– Почему не в Бакалан?

– Потому что там мы не найдем никого, кроме настоящих матросов, а те нам вряд ли расскажут что-нибудь интересное.

– У меня есть предложение получше.

– Выкладывай, – попросил Танкред.

– Не знаю почему, но мне кажется, что с этим делом нам больше повезет на улице Пон-Лон.

– Ладно, пойдем на улицу Пон-Лон, мне все равно. К тому же я согласен, что в тамошних притонах собирается весь бордоский сброд.

С 1815 года улица Пон-Лон, ныне переименованная в д’Арес, очень изменилась. Но в те времена на ней располагалось пугающее количество пользующихся дурной славой заведений и самых злачных мест, какие только можно представить.

Наши друзья пошли по улице Фондодеж, свернули на аллею Турни, пересекли площадь Дофин и вышли к улице Пон-Лон.

Вот так, разгуливая вразвалочку и напустив на себя глуповатый вид двух заморских матросов, вышедших на поиски приключений, в одном из грязных, тесных закоулков они набрели на конуру, похожую не столько на кабачок, сколько на разбойничий притон.

Увидев этот вертеп, юные американцы остановились, широко расставив ноги, будто в противоборстве с килевой качкой, а лица их озарились весьма глупыми улыбками.

– Полагаю, эта лачуга будет в самый раз.

– Надо держать уши востро. Как бы эта хибара не стала родным домом для всего цвета бордоских бандитов.

Эти фразы были произнесены по-английски.

– Смотри! – продолжал Танкред. – Вывеска хоть и претендует на веселье, но на самом деле выглядит весьма мрачно: «УМРИ ЛЮБОВЬ! Пиво со всех уголков мира».

– А дом! Стены выглядят так, что удивляешься, как они вообще стоят.

– Окна вместо стекол заткнуты газетами, а ставни вот-вот сорвутся с петель и рухнут очередному клиенту на голову.

В этот момент на пороге появилась женщина, сущая мегера. Увидев, что они разглядывают ее харчевню, она, пытаясь придать своему испитому голосу манящее звучание, сказала: