Авторы кодекса не только это забыли, они забыли и собственную историю. Ведь ориентация на установление истины в уголовном судопроизводстве исходит со времен российской судебной реформы 1864 года. Наши предшественники уже тогда осознавали важность истины для определения судьбы человека в судебном процессе. Выдающийся российский юрист Анатолий Кони отмечал, что «судья призван прилагать все силы ума и совести, знания и опыта, чтобы постигнуть житейскую и юридическую правду дела. Облекая эту правду в определенные формы, он должен способствовать в каждом отдельном случае восстановлению поколебленного правопорядка». Требование об установлении истины получает все большее признание и в современном мире. Мы же не только шагаем от разумного, а бежим от него.
Такая позиция у разработчиков законопроекта не случайна. Из него, по сравнению с ныне действующим УПК РФ, вычеркнуты основополагающие требования к отправлению правосудия, как, например, обязательное исследование всех обстоятельств каждого уголовного дела. Их реализация обеспечивала в первую очередь права тех, кого привлекали к уголовной ответственности. По этой обязанности собирались все доказательства — как уличающие, так и оправдывающие. Статья 20 прежнего Уголовно-процессуального кодекса содержала прямое предписание суду, прокурору, следователю и лицу, производящему дознание, «принять все меры для всестороннего, полного и объективного исследования дела». Ее несоблюдение рассматривалось как грубое нарушение закона и влекло отмену приговора.
Взамен этого сейчас предлагается принцип состязательности, который вообще-то давно известен в судебной практике и не является чем-то неожиданным. Вот только не учли авторы кодекса, что одна состязательность не была и не может быть гарантом объективности в правосудии. Спор может выявить истину, но может ее и потопить, так как обвинение и защита выступают с позиций разных интересов и, естественно, умалчивают о невыгодных для них обстоятельствах. Поэтому справедливость решения в уголовном судопроизводстве зависит от полноты, всесторонности и объективности исследования всех обстоятельств дела, от воли суда, его желания, инициативы и активности. Пассивность же суда чаще всего становится поощрением сильного, но не защитником правого. Однако именно в этом авторы кодекса вдруг увидели «обвинительный уклон». Их позицию кроме как вульгарной и примитивной назвать невозможно, ибо «обвинительный уклон» появляется по иным причинам, и чаще всего он зависит от режима власти. С принятием нового кодекса эти причины значительно усилятся.
Как известно, уголовное судопроизводство, или уголовный процесс, состоит из двух частей: досудебного и судебного производств. Вместе с тем в кодексе появилась и существенная новизна. Все участники процесса делятся на две стороны, выполняющие на основе состязательности функцию обвинения (уголовного преследования) и функцию защиты. А далее еще больше. В число участвующих в обвинении, кроме прокурора и других лиц, включены — и мы это особо подчеркиваем — и следователь, и дознаватель, которые от имени государства осуществляют уголовное преследование по делам публичного и частно-публичного обвинения. Более того, они по поручению прокурора могут поддерживать государственное обвинение в судах, в том числе и по делам, которые сами же расследовали. Проект кодекса, во всяком случае, не содержит конкретных ограничений на сей счет. Благодаря вводимым новшествам, «обвинительный уклон» не только не исчезнет, но и будет узаконен — со всеми вытекающими отсюда тяжкими последствиями.
В связи с этим уместно напомнить, что действующий Уголовно-процессуальный кодекс (статья 2) обязывал следователя и дознавателя быстро и полно раскрыть преступление, чтобы каждый его совершивший был подвергнут справедливому наказанию и — что особенно важно — «ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден». Перед предварительным расследованием и дознанием стояла двуединая обязанность в равной степени собирать как уличающие, так и оправдывающие лицо доказательства, исследовать как отягчающие, так и смягчающие вину обстоятельства. Теперь все это отбрасывается. Следователя и дознавателя из беспристрастных, объективных исследователей совершенных деяний превращают только в обвинителей. К тому же, по своим процессуальным возможностям сбора доказательств стороны не находятся в равном положении. Это, несомненно, вызовет отрыжку бериевщины, а значит выльется в сотни, тысячи искалеченных человеческих судеб.
Не менее опасными являются и предложения по введению «сделок о признании», которые прописаны в статьях 314—317 кодекса. Их суть сводится к тому, что обвиняемый вправе — при отсутствии возражений государственного или частного обвинителя, а также потерпевшего — заявить о согласии с предъявленным обвинением и просить назначить ему наказание без проведения разбирательства по уголовным делам о преступлениях, если санкция за них не превышает пяти лет лишения свободы. При этом подсудимому не может быть назначена мера ответственности свыше двух третей максимального срока, предусмотренного за совершенное преступление. К тому же приговоры, вынесенные в таком порядке, не могут быть обжалованы в апелляционную и кассационную инстанцию в случае несоответствия выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам уголовного дела (ч. 1 ст. 379).
И это новшество опять выдается за демократическое завоевание последних лет, хотя в действительности мы являемся свидетелями возрождения теории Вышинского, провозгласившего признание подсудимым своей вины «царицей доказательств». Теперь, по непонятным причинам, ее хотят реанимировать. Правда, при этом ссылаются на то, что несложные, простые дела отвлекают судей от более важной работы. Но это не оправдание, а с волокитой надо бороться другими мерами. Нельзя процессуальные гарантии приносить в жертву практической целесообразности. Признание подсудимым своей вины, как и любое другое обстоятельство, требует не меньшей проверки и оценки в совокупности с другими доказательствами. Отступление от этого правила вызовет массовые злоупотребления сначала на стадиях дознания, предварительного расследования, а потом и в суде. За признанием вины и вынесением желаемого приговора будут «прятаться» или «раскрываться» преступления, которых идущие на сделку с правосудием люди в действительности не совершали.
Не выдерживают объективной критики и многие другие положения нового УПК РФ. Видимо, его разработчики — в общем стремлении к радикализму, не важно какого он сорта — сами того не заметили, как скатились далеко на нс демократический вариант столь важного закона. К тому же надо отметить его несостоятельность и ненадежность в обеспечении защиты интересов, прав и свобод честных и законопослушных российских граждан, его неспособность стимулировать своевременное предупреждение и пресечение преступных деяний.
Прежний УПК РСФСР определял срок содержания обвиняемого под стражей на стадии дознания и предварительного расследования в два месяца. Он мог быть продлен до трех месяцев районным, городским прокурором, военным прокурором гарнизона, соединения и приравненными к ним прокурорами. Дальнейшее продление, но не более полутора лет, осуществлялось вышестоящими прокурорами, в том числе Генеральным прокурором РФ.
Теперь (статья 109 УПК РФ) предлагается сохранить срок содержания под стражей до двух месяцев, однако последующее его продление до 12 месяцев будет осуществляться единолично судьей районного, городского суда и приравненным к нему военным судьей.
Мы не ратуем за сохранение права ареста подозреваемых и обвиняемых и права продления срока содержания их под стражей за прокурорами, поскольку оно вошло в противоречие с российской конституцией. Возражения возникают по поводу того, что новый процессуальный кодекс многократно увеличивает число субъектов, наделенных правом продления срока содержания под стражей, и существенно упрощает его процедуру, поэтому исключение из правил, несомненно, превратится в норму. При таком порядке неизбежны массовые злоупотребления и беззаконие, произвол в отношении арестованных, волокита и низкий уровень дознания и предварительного расследования.
