В мюнхенский период Горчаков написал (и частично поставил) ряд пьес, машинописные тексты которых отложились в его архиве: «Веронские комедианты», «Гаспарино: Комедия масок в пяти сценах», «Паганини».

Довоенное увлечение восточными темами привело Горчакова к переделкам известных легенд о Ходже Насреддине и созданию книги полусказочных притч с собственным героем, сатирическим носителем народной мудрости (машинопись «Три тысячи и три шутки веселого моллы Гасана»), перевод которой на немецкий язык, насколько мне известно, в Германии так и не вышел.

В соавторстве с Н. Мейером написал либретто балета «Похищение Музы».

Закончил киносценарии: «Сервантес», «Таинственная профессия», разрабатывал сценарии сатирических кинокомедий «Шильдбюргеры» и «Таинственная профессия господина Корнера».

В архиве Горчакова хранятся частично опубликованные рассказы «В тени руин», «Денди из “Золотого льва”», «Изуродованное поколение», «Неземной дар», «Одиночество», «Освободите место женщине!», «Пролог», «Разговор в ветреную погоду», «Разговор в доме на Вассербургер-штрассе», «Разговор о будущем», «Роковая генеалогия», «Серенада Дриго», «Старик под деревом», «Страх», «Тайна [доктора] Алексиса Андронаки», «Тайна доярки», «Тиранка», «Четвертый пес», памфлеты «Добро и зло богатства: Pro et contra plutos», «Закат нашей цивилизации», «Корова в свободном мире».

По договору с издательством Колумбийского университета (Нью-Йорк) работал над книгой «История советского театра» (1957; в 1956 г. – русское издание). Исследование вышло в значительно сокращенном виде (400 страниц из 900 с лишним).

Собирал свидетельства и документы для обличительной «Красной книги» о Сталине, составил документально-публицистическую книгу «Трагедия инакомыслия» (свыше 500 машинописных страниц).

К многочисленным горчаковским псевдонимам, упомянутым в данной заметке, нью-йоркский архив добавляет и некоторые другие: Елена Бар, Иван Семенович Петров, Николай Александров, N. Staggerbush, Предзнаменский.

С 1959 г. Николай Горчаков состоял в штате, затем фрилансером на «Радио “Освобождение (Свобода)”» – диктором программ и переводчиком новостей.

Скончался он не ранее 1985 г.

В печати русского зарубежья тема псевдонимов обсуждалась неоднократно, причем разброс мнений был чрезвычайно широк: от предложений вообще отказаться от псевдонимов до требований свято соблюдать право каждого автора подписываться как ему угодно.

Преобладало, впрочем, зубоскальство над незадачливыми провинциальными репортерами, не соразмерявшими чрезмерно громкие псевдонимы с мелкотемьем своих писаний. С тем же сарказмом писали в эмиграции и о пролетарских авторах, кинувшихся в другую крайность и бравших принижающие псевдонимы (можно бы сказать «прибедняющиеся», да звучит двусмысленно, хотя в обоих смыслах верно).

Обсуждались также причины, по которым авторы брали псевдоним. А. Ренников и А. Яблоновский видели в вычурных псевдонимах только людское тщеславие и недостаток вкуса. В. Ф. Ходасевич подвел под это целую историко-литературную базу [657].

Тэффи со свойственным ей юмором объясняла выбор собственного псевдонима чистой случайностью, да и в псевдонимах других авторов не усматривала большого исторического и философского значения [658].

Вадим Белов (совсем как Бубеннов вкупе с Шолоховым четверть века спустя [659]) был недоволен самим фактом, что в «эпоху, когда все борются с одним общим врагом», люди подписываются не своим именем, а скрываются за псевдонимами [660].

По ходу дела решались и конкретные задачи, как при попытке дискредитировать «полковника Шумского», который был и не генерального штаба, и не полковником, и даже не Шумским [661]. Это, впрочем, действия не возымело, и «полковник Шумский» продолжал печататься в «Последних новостях» и выступать с докладами.

Партийные клички большевистских чиновников проходили в эмигрантской печати отдельной большой темой.

Большевики впрямь настолько переусердствовали с партийными псевдонимами, что это стало притчей во языцех. Роман Гуль и десятилетия спустя всех их чохом именовал не иначе как псевдонимами, управляющими страной и стремящимися к управлению миром [662].

А. Яблоновский один из своих фельетонов начал так:

Д. В. Философов как один из наиболее «непримиримых» выступал в печати на эту тему многократно. Однако и Философов ничего не мог сказать против самого факта использования партийных псевдонимов, неудовольствие его вызвало лишь то, что в качестве псевдонима использовались имена известных людей [664].

Впрочем, А. Яблоновский уверял, что в СССР разрешается присваивать без изменений любые фамилии, кроме белогвардейских [665].

Журналистская этика требовала соблюдения тайны псевдонима, даже если сам автор не особо скрывал свое истинное лицо. Целый ряд коллизий и публикаций в эмигрантской печати был связан именно с этим.

Рецензируя очередной номер «Современных записок», один из редакторов «Верст» Д. П. Святополк-Мирский заметил, что напечатанная в этом номере журнала статья Г. П. Федотова «Революция идет» «является только вариацией на темы его же статей, печатавшихся (под псевдонимом Е. Богданов) в “Верстах”» [666].

Прочитав этот номер «Евразии», В. Ф. Ходасевич писал М. В. Вишняку 21 августа 1929 г.: «Обратите внимание на то, что редактор “Верст” разоблачает псевдоним своего сотрудника! (Пусть все это знают – никто не имеет права это делать печатно, а уж редактор…)» [667].

Хотя сам В. Ф. Ходасевич как-то отождествил в печати Антона Крайнего и З. Н. Гиппиус, считая, что этот псевдоним давно ни для кого секрета не представляет [668]. Гиппиус, однако, это не понравилось, и она откликнулась эпиграммой:

И. Л. Солоневич, напротив, настаивал на необходимости раскрытия некоторых псевдонимов и, отзываясь на заметку в «Возрождении» [669], подводил теоретическую базу: