Почему Лукаш дезавуировал свой криптоним, рассказав спустя год о публикации под инициалами? Думается, что дело состоит в том, что 1 июля 1927 г. Лукаш был официально исключен из берлинской масонской ложи за невнесение платы, а в парижскую ложу Астрея он вступит лишь в конце мая 1928 г.[464], иными словами, в декабре 1926 г. он как масон, давший клятву о соблюдении тайн Братства, не смел, будучи братом в берлинской ложе, «разглашать» сакральные знаки «старца-масона» и публично «рассуждать» о них. В августе 1927 г. Лукаш был свободен от официальной «прикрепленности» к ложе и стал менее щепетилен в этих вопросах, тогда как к сюжету о старце относился по-прежнему с неослабевающим интересом.

Криптоним ЛК особо ни к чему не обязывал Лукаша, подписывался так в «Слове» он лишь трижды, распространенность этих инициалов в Риге была широка и поэтому «узнаваемость» была практически сведена к нулю.

Лукаша несомненно интересовала та дополнительная «смысловая аура», которую заключает в себе «другое» имя, псевдоним; об этом можно судить уже на примере его «берлинского» произведения 1925 г.: «Граф Калиостро: повесть о философском камне, госпоже из дорожного сундука, великих розенкрейцерах, волшебном золоте, московском бакалавре и о прочих чудесных и славных приключениях, бывших в Санкт-Петербурге в 1782 году», где имплицитная «игра в имена» есть один из шифров сюжетной коллизии «эзотерического» текста. Имена в его произведениях, становясь опознавательным знаком, обладают достаточным смыслоемким эффектом. Но насколько значим для антропонимики Лукаша журналистский псевдоним (и не только свой!), сказать трудно, так как сегодня мы не располагаем достаточным материалом для ответа.

История русской культуры знает немало носителей немецких фамилий. Одни как в жизни, так и в печати сохранили свою фамилию. Другие русифицировали ее, иной раз довольно нелепо. А третьи заменили ее – временно или навсегда – на псевдонимы. Представителем последней группы в печати русского зарубежья и является Артур Лютер.

Артур Федорович Лютер (Arthur Luther; 3 мая 1876, Орел – 28 мая 1955, Баден-Баден), переводчик, критик и историк русской и немецкой литературы. Миссию своей жизни он видел в том, чтобы быть «культуртрегером» между Россией и Германией[465]. Выступая в своих немецких работах как «настоящий» или «хороший немец» («guter Deutscher»)[466], он в своих русских публикациях представляет себя иной раз «русским»[467], подписываясь то своей настоящей фамилией, то псевдонимами. Именно последним посвящена эта статья, основанная на известных работах о Лютере – наших[468] и других исследователей[469], однако с привлечением новых материалов.

Вначале приведем основные факты биографии. Артур Лютер, евангелически-лютеранского вероисповедания, родился в г. Орле в семье учителя гимназии Теодора (Федора Карловича) Лютера и его жены Евгении, урожденной Андерсон. Современный исследователь подытоживает после тщательного просмотра материалов Государственного архива Орловской области (ГАОО), что Артур Лютер, принадлежавший к третьему поколению Лютеров, проживавших в Орле, и возводящий свою генеалогию к роду немецкого реформатора Мартина Лютера, «появился в семье интеллигентов, имеющих отношение к военной и гражданской службе»[470]. Дед Артура, Карл Дитрихович, родом был из Ревеля (Таллина, Эстония). Соответственно материалам ГАОО, он с 1853 г. работал врачом при благородном пансионе Орловской гимназии и при Орловском Бахтина кадетском корпусе. В этих двух заведениях будут служить и его сыновья. Двое из них, Карл и Роберт, связали свою судьбу с Орловским кадетским корпусом, директором которого в чине генерал-лейтенанта служил Карл до 1917 г., а Роберт в чине подполковника работал в том же учреждении офицером-воспитателем. Третий брат, Теодор, отец Артура, был преподавателем древних языков в Орловской мужской гимназии. Сам Артур, только что сдав выпускные экзамены в этой гимназии, покинул Орел и поступил на историко-филологический факультет Московского университета, окончив его в 1899 г. с дипломом первой степени. Получив место учителя немецкого языка в 1900 г., он в дальнейшем преподавал немецкий язык и литературу в целом ряде средних учебных заведений Москвы, мужских и женских (в числе его учеников – Федор Степун и Любовь Столица), пока в 1912 г. не был утвержден в должности лектора немецкого языка Московского университета[471]. «Командированный, с ученой целью, за границу на летнее вакационное время 1914 года», он вместе с семьей (женат с 1900 г. на Мете Карловне, урожденной Эбергардт) в начале Первой мировой войны «застрял» в Германии и больше в Россию не вернулся.

Года не прошло после этого, как потомственный почетный гражданин и коллежский советник Артур Федорович Лютер, русский подданный, награжденный заочно 1 января 1915 г. орденом Св. Станислава 2-й степени и продолжавший получать в Германии свой учительский оклад из русской казны (через испанское консульство, представляющее интересы России в Германии во время войны), был завербован давним своим знакомым Эрихом Бёме (Erich Böhme; 1879–1945?) к сотрудничеству в германской программе по распространению пропаганды среди русских военнопленных (число которых на период Первой мировой войны составляло два миллиона человек). Программу курировало Военное ведомство Пруссии и финансировало Внешнее ведомство кайзеровской Германии; ее инициатором был Фридрих фон Шверин (Friedrich Wilhelm Ludwig von Schwerin; 1862–1925) – один из руководителей Пангерманского союза, влиятельнейший человек, определявший закулисную выработку конечных целей Германии в этой войне[472].

Соответственно меморандуму фон Шверина «О военнопленных»[473], легшему в основу упомянутой программы, борьба с врагом не должна кончиться взятием его в плен. Наоборот, в самих лагерях для военнопленных должны были организоваться библиотеки (S. 21), комплектуемые такой литературой, которая открыла бы пленным глаза («aufklären») (S. 21) на плачевное экономическое и политическое положение дел на их родине и усилила бы в «массе» русских военнопленных «элементы», враждебно настроенные по отношению к идеологии и строю современной им «авторитарной» и «деспотичной» России (S. 19). При всем этом не забывая главную задачу Германии в этой войне – ослаблять «ударную силу» России и «поощрять» (S. 19) все тенденции внутри России, которые вели бы к раздроблению политических и экономических структур России, чтобы в конечном итоге передвинуть восточные границы в глубь «просторов» «Востока», чтобы немецкий народ как «народ господ (Herrenvolk)» там властвовал и исполнял свою «колонизаторскую миссию».

Более подготовленного к такой работе человека, чем Лютер, трудно было бы найти: билингва, в совершенстве владеющего русским языком, сына гимназического учителя древних языков (и по совместительству соредактора одного из изданий (1886) авторитетнейшего по сей день русско-немецкого словаря И. Я. Павловского), а кроме того, члена Московского филиала пангерманского «Немецкого союза» и других немецких национальных объединений и обществ, вплоть до московского Певческого союза «Лидертафель», репетиции которого начинались и кончались хоровым исполнением на немецком языке германского гимна «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес».

Следуя логике позорнейшего «Воззвания немецких ученых к культурному миру» (An die Kulturwelt), опубликованного в начале войны (4 октября 1914 г.) и утверждавшего, что «германский милитаризм – опора германской культуры и что без него эта культура давно была бы стерта с лица земли»[474], Лютер решил для себя, что «Германия Бисмарка» и «Германия Гете» – одно[475], и согласился подготовить серию книг в духе меморандума фон Шверина. Книги в этой серии должны были «неназойливым образом» критиковать «порядки» в России («Kritik […] an der russischen “Ordnung”»)[476], ненавязчиво выполняя свою «пропагандистскую» задачу («in unaufdringlicher Weise propagandistisch beeinflussen»)[477]. Параллельно с ними было решено издать брошюры о «немецких делах», представляя их выгодно отличающимися от русских в «социальной» и «культурной» сферах. Серию в целом, по предложению Бёме, решили именовать «Родная речь» (РР). Для того «чтобы завоевать доверие читателя»[478], было решено издать брошюры под маркой «Товарищество “Родная речь”» с первым попавшимся адресом «Москва, Кривоарбатский переулок, дом 3». По этому адресу в конце 1914 – начале 1915 г. жил, кстати, писатель А. Н. Толстой, никакого отношения к издателям серии не имевший.