Как сообщает Лютер, эти выступления были переведены на русский язык поэтом Сергеем Горным (Александр Авдеевич Оцуп; 1882–1948[523]), давним знакомым Лютера и Эриха Бёме. Лютер пишет далее, что он высказался против включения этих «вступлений» Мюллера в запланированные издания «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя и в сборник «антибольшевистских рассказов», тем более что в переводе Сергея Горного они звучат «более хлестко» («mehr “хлестко”»), чем в подлиннике, и слишком чувствовалась в них «пропаганда». Проведенная нами de visu проверка печатных экземпляров этих книг – «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя (шифр «oc 3723») и рассказов Березова и Широкова (шифр «oc 988») из личной библиотеки Мюллера (сегодня находящейся в фондах библиотеки Трирского университета под названными шифрами[524]) – показала, что предостережения Лютера возымели свое действие – обе книги вышли без предисловий. Кто был автором или переводчиком не упомянутых Лютером предисловий и послесловий к другим изданиям издательства Геррозе (Вильгельма Буша[525] и Сергея Есенина[526]), нам не удалось установить. Лютер после войны переселился из Лейпцига в Марбург, потом в Баден-Баден, где и умер в 1955 г. Последний адрес его, указанный в некрологе в местной газете[527], – дом, который находится всего в двух шагах от «Виллы» (на параллельной улице) того писателя, с которым он связан местом рождения («Villa Turgenjew»).
В последние годы жизни Артур Лютер написал свои мемуары. Подытоживая свой жизненный путь, начатый в Орле в доме Бунаковой[528] и конченный в Бадене на улице Бисмарка, он прямо в первых строках своих воспоминаний, с которых мы начали дает себе национальное определение, констатируя, что он «не русский», а «хороший немец», и сравнивает себя с «лошадью, родившейся в коровнике»[529].
Если смотреть в свете этого сравнения на выбор Лютером псевдонимов, хотя бы Кабанова, то он в поисках «лошадиной фамилии», почти как герой известного рассказа Чехова, не туда пошел.
Аурика Меймре
«Простачок», «Е. Сергеев», «Наблюдатель», «Питирим Моисеев» – они же Петр Моисеевич Пильский
В период первой независимости Эстонии, т. е. в 1918–1940 гг., здесь выходило около двухсот повременных изданий разного характера и периодичности. Публиковалось в них в общей сложности примерно столько же авторов. Правда, постоянных авторов русскоязычной периодики Эстонии в те годы насчитывалось всего десятка два. Профессиональных же журналистов и того меньше. Литератор и театральный критик Георгий Тарасов написал в своем отчете Советской миссии в Эстонии, что «единственным русским профессиональным журналистом со стажем в Эстонии, если не считать периодически наезжающего сюда Изгоева», был Петр Пильский. При этом Тарасов не забывает уточнить, что тот «принадлежал к газетному миру второго ранга» и держится теперь в эмиграции отчасти остатками прежней популярности, отчасти благодаря известному чисто ремесленному навыку. Безусловно талантлив, но также безусловно беспринципен. Пишет против большевиков, однако при других условиях с таким же жаром служил бы и другим людям[530].
Наряду с П. Пильским среди работавших в Эстонии публицистов-газетчиков 1920-х годов можно назвать еще Ярослава Воинова, Александра Чернявского, приват-доцента Сергея Штейна. Все четверо были литераторы, делившие между собой и «подвал», и остававшуюся от новостного материала свободную площадь газеты «Последние известия».
В эстонский период своей жизни, т. е. в 1922–1927 гг., П. М. Пильский сотрудничал главным образом в газетах «Последние известия» (1922–1926), «Вести дня» (1926), «Наша газета» (1927) и «Päevaleht» («Ежедневная газета», 1924–1927). Параллельно он посылал свои материалы в рижскую «Сегодня» и разные ее приложения. Кроме названных изданий отдельные статьи Пильского появлялись и в других органах периодической печати как в Эстонии, так и в Латвии, а также в других странах.
Пильский нередко публиковал на страницах одного и того же номера газеты по несколько материалов, а это, учитывая традиции журналистики того времени, обусловливало необходимость пользоваться псевдонимами. Вместе с дореволюционными псевдонимами Пильского (типа «Петроний», «Фортунатов» и др.) на сегодняшний день известны около 75 его псевдонимов вкупе с вариациями инициалов, производных как от его имени, так и от псевдонимов. Следует отметить, что пока полная библиография публикаций Пильского не составлена, назвать этот список закрытым невозможно. Смею предположить, что эта работа долговременная и осложненная разными обстоятельствами, например, остро стоит вопрос сохранности тех десятков или даже сотен органов периодической печати в разных странах, в которых публиковался Пильский (будь то Эстония, Латвия, Бессарабия, Украина, Россия, Грузия и т. д.). Сложен и вопрос определения псевдонимов, особенно криптонимов, которые могут совпадать с другими литераторами, возможны даже случаи плагиата. Так, Пильский, выступавший под псевдонимом «П. Шуйский», писал об этом на страницах «Последних известий» в 1923 г.:
Издающаяся в Софии газета «Русь» обзавелась черезвычайно оригинальным «собственным ревельским корреспондентом». Этот новый сотрудник «Руси» замечателен тем, что он украл у меня [Пильского. – А. М.] подпись «П. Шуйский», а вместе с ней украл и всю мою статью. Его авторство в данном случае ограничилось тем, что вместо заглавия «Ампоше» [эта статья вышла в 27-м номере «Последних известий» от 29 января 1923 г. – А. М.] он написал: «На черный день». Если это, действительно, – ревельский корреспондент «Руси», то я рекомендую редакции немедленно его уволить за двойной плагиат – статьи и подписи. Если же такой мистификацией своих читателей занимается сама редакция «Руси», то я просил бы ее целомудреннее относиться к вопросам литературной собственности и вместо «Письмо из Ревеля» ставить откровенно и честно: Смотри «Последние известия»[531].
Общеизвестно, что эмигрантская (и не только) периодика то и дело занималась подобными «заимствованиями» материалов. В данном случае хотя бы указано, что статья из Ревеля, сохранена подпись, о чем, например, нельзя говорить в случае с В. А. Пресняковым, который жаловался на страницах газеты «Свобода России» в 1919 г. на то, что ревельская русская газета «Новая Россия», как и в случае с Пильским, изменила название его статьи, но опустила еще и его подпись:
В нескольких номерах газеты «Новое рижское слово» были помещены написанные мной статьи под заглавием «Мои заметки» и за подписью «W. P.». Одна из таких статей, помещенная в номере 21-м названной выше газеты, оказалась целиком перепечатанной в номере 132-м издаваемой в г. Ревеле газеты «Новая Россия», причем в целях, очевидно, сокрытия перепечатки без ведома и согласия автора, было изменено заглавие статьи (вместо «Мои заметки» поставлено «К истории “русского вопроса” в Западной Европе») и была отброшена моя подпись[532].
Но и сами «Последние известия» бывали замешаны в случаи заимствования чужого материала. Так, например, Аркадий Бухов в 1921 г. дал добро помещать его фельетоны из ковенского «Эха» в ревельском «Свободном слове», но не давал подобного разрешения ревельским «Последним известиям»:
В ревельской газете «Последние известия», – писал он, – я очень часто вижу свои статьи и фельетоны без указания источника, откуда они взяты. […] Право на перепечатку моих фельетонов без указания источника я предоставил исключительно «Свободному слову», и я был бы чрезвычайно признателен, если бы «Последние известия», перепечатывая мои фельетоны, ставили бы под ними название источника – газету «Эхо», которую я редактирую в Ковно. Я не так высоко ценю свою литературную работу, чтобы делать ее предметом чьей-либо монополии, но политический момент налагает на каждого литератора столько ответственности, что считаться сотрудником (даже невольно) той газеты, в направлении которой не принимаешь никакого участия, – чрезвычайно неудобно[533].
