Ясно, почему Николаю Горчакову важно было в середине 1950-х гг., в эпоху «крестового похода против коммунизма», на всякий случай отметиться в свободной печати: свой вклад в разрушение тоталитарного строя он, оказывается, вносил еще с 1927 г.
Но после 1927 г. театральные следы Соколовского резко теряются. Возможно, опасаясь преследований после злосчастной постановки, он счел благоразумным не выставлять свою фамилию напоказ.
В 2014 г., гуляя по поисковым системам, я натолкнулся в «Живом журнале» известного блогера Игоря Петрова (доменное имя Labas) на переписку с московским переводчиком и публикатором Евгением Витковским, который тоже вышел на фигуру Соколовского, но совершенно с другой стороны.
23 июля 2013 г. Евгений Витковский писал [652]:
Неожиданно профильтровался еще один очень значительный писатель из числа «сгинувших в ополчении». Был это весьма блестящий (по нынешним меркам) прозаик-фантаст Эрик Ингобор. Само собой, псевдоним. Поскольку все основное, что удалось собрать, будет еще до конца 2013 года переиздано в Москве, привожу аннотацию с книги:
Эрик Ингобор [псевдоним Николая Аркадьевича Соколовского] (род. 1902, Чистополь [653] – не ранее октября 1941), – русский прозаик, драматург, фантаст, продолжатель традиций Герберта Уэллса, автор двух книг – «Четвертая симфония» (1934) и «Этландия» (1935), обстоятельно разгромленных в статье «Об эпигонстве» («Октябрь», 1936, № 5), после которой как прозаик печататься уже не мог. Сюрреалистическую прозу Ингобора ценили его корреспонденты – такие несхожие писатели, как А. Макаренко и В. Шкловский. Был призван в «писательское ополчение» Москвы (как интендант), включенное в 8-ю стрелковую дивизию; попал в плен 5–6 октября 1941 года близ г. Ельни; 10 октября был вывезен в концлагерь Землов в Померании. Дальнейшая судьба неизвестна. По сей день никогда не переиздавался. Проза Эрика Ингобора – еще одно свидетельство того, что социальная и антиутопическая фантастика продолжала существовать в СССР и в годы самого страшного разгула цензуры.
Надо бы попытаться выяснить – погиб он в лагере, или есть какие-то следы после Землова (туда не он один из Ополчения угодил).
Как прозаик и как фантаст этот автор «Этландии», «Четвертой Симфонии» и т. д. уступает разве что С. Кржижановскому.
Ответ Игоря Петрова:
Спасибо за информацию, Евгений Владимирович.
Но тут получается, что на советской стороне что-то подозревали, его на памятной доске московских литераторов, насколько я понимаю, нет.
Пока, к сожалению, на поверхности ничего найти не удалось. Но надо будет еще смотреть. А откуда известно про Землов, если не секрет?
Ответ Витковского:
Пересмотрел списки военнопленных. Он вывезен и числится чуть ли не как прибывший в Землов. Только опасаюсь, что это уже дата смерти в Землове. Я его и по фамилии не знал (даже имя из-под псевдонима добыл случайно, найдя в РГАЛИ его писательскую анкету). Важно это потому, что у писателя неожиданно появилось будущее – если он и не станет культовым, то переиздавать то, что нашлось, будут постоянно, а пьесы, боюсь, пойдут на сцену.
Ответ Петрова:
Ага, на ОБД [Объединенном банке данных] Мемориал я нашел только послевоенное прошение жены на розыск, списков не нашел.
Тем не менее в журнале «Новый мир» за 1958 год список напечатан: «В борьбе с фашистскими захватчиками погибло 275 советских писателей (по неполным данным). Ниже публикуется список писателей, время и место гибели которых не установлены: […]» [654]; среди 64 приводимых имен – Эрик Ингобор (Николай Соколовский). Петров продолжает: «А в РГАЛИ странные даты […] Крайние даты: 23 июля 1941–24 декабря 1946. […] Вы не знаете, что там от декабря 1946? Письмо жены о передаче документов?».
Ответ Витковского:
Там лежит непонятный список, – копия, а не оригинал, – с заявлением в Союз Писателей от кого-то и Союза Писателей же, с официальным запросом о дате смерти Соколовского. И кем-то начертано: «Погиб в ополчении». Полагаю, что это и есть документ, на основании которого появилось его имя в «Новом мире».
Таким образом, похоже, что с Евгением Витковским мы ищем одного и того же человека. И оба пришли к фамилии Соколовский через литературное творчество нашего героя. Я не знал об Эрике Ингоборе, Витковский пока что не знает о Николае Горчакове.
А что дает мне уверенность утверждать, будто Николай Горчаков был в действительности Соколовским? Ну и что, что он приводит эту фамилию в одной-единственной сноске? Как говорил Берлиоз, нужны ведь какие-то доказательства.
Со своей догадкой я 15 лет назад обратился к ветерану «Радио “Свобода”», режиссеру по первой профессии Анатолию Васильевичу Скаковскому. Как, говорю, настоящая фамилия Горчакова?
Скаковский быстро ответил: «Так он же… Как его?..»
Я замер, боясь спугнуть старика.
«У него такая простая фамилия. На мою похожа».
Я мягко подсказал: «Соколовский?»
«Да! Да! – вскричал Скаковский. – Соколовский! Ну конечно, Соколовский».
Окончательно этот пазл сойдется, когда мы положим рядом две фотографии – эмигрантскую и довоенную. Да вот беда: у меня пока что нет ни той, ни другой. Пока нет.
Когда я закончил свое сообщение на конференции в Бохуме, присутствующий в зале Габриэль Суперфин поинтересовался: знаком ли я с архивом Горчакова, некоторое время назад переданным в Бахметевский архив Колумбийского университета? В апреле 2015 г. мне удалось поработать там с горчаковскими бумагами [655].
Творческая биография Горчакова (Соколовского) потребует дальнейшей разработки, но основные уточнения и дополнения к уже изложенному можно на основании нью-йоркских бумаг дать уже сейчас.
В анкете, заполненной на машинке при приеме на работу в American Committee for Liberation (Американский Комитет за освобождение [народов России]) 30 сентября 1958 г., Николай Александрович (так он называет в документе свое отчество) Горчаков отмечает: родился в Санкт-Петербурге 15 июня 1901 г. (день 2 июня, указываемый Батшевым, можно, таким образом, счесть той же датой по старому стилю). Среди других использованных фамилий в анкете отмечена одна: Сокотовский (явная опечатка, следует читать: Соколовский). Учился в Николаевском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге (1911–1917), курса не закончил «из-за начавшейся революции». Затем – в Государственном институте театрального искусства (город не указан, 1924–1928), получил диплом режиссера.
Послужного списка советского периода в бумагах Горчакова нет, сам он указывает, что в конце 1930-х гг. работал в редакции журнала «Крокодил».
После гастрольной поездки с одним из московских театров в Баку увлекся фольклорными темами Востока и Азии, что получило свое отражение в послевоенном творчестве Горчакова.
Призван в армию в июле 1941 г. (8-я Краснопресненская дивизия Москвы). Попал в плен 30 октября 1941 года.
С марта 1943 г. был интернирован в Вене, после войны до июля 1950 г. последовательно находился в лагерях для перемещенных лиц в Мюнхене, Фюссене, Шляйсхайме. С 1950 г. до своей кончины проживал в Мюнхене.
В эмиграции был женат на беженке из Риги Клавдии Кулеминой, с которой к середине 50-х гг. разошелся (она уехала в Венесуэлу). Сына, родившегося в этом браке, часто вспоминал в дневниках и письмах, но в обнаруженных официальных документах не указывал.
Илл. 1. Николай Горчаков
(Forschungsstelle Osteuropa Bremen. FSO 01–030.011).
С конца 1940-х гг. до начала 1970-х гг. руководил собственной частной учебной студией актерского мастерства в Мюнхене, читал многочисленные лекции («Внутренний монолог», «Внутреннее оправдание», «Действие», «Предложенные обстоятельства», «Публичное одиночество», «Сверхзадача», «Свобода мускулов» и др.), выступал с лекциями по истории кино. Углубляя свои преподавательские познания, постоянно читал книги и журналы на психологические темы.
