Было приятно раскрыть и читать дошедшую из Нью-Йорка книжку русского ежемесячника «Новоселье» – редактируемую поэтессой Софией Прегель.
Руководящее начало издания – мысль о России, обращенность к России – этот посыл редакции в полученной нами книжке оправдан больше всего двумя посвященными России статьями журналистов В. Сухомлина и Марка Слонима. В отделе художественном даны преимущественно образцы молодой американской литературы в русских переводах. Стихи – три новые поэтессы – Татьяна Остроумова, Евгения Маркова, Кроткова. Две поэмы Софии Прегель «Смерть Варшавы» и «Мадьярская степь».
[…]
Державу-освободительницу с ликованием приветствовали, как нам известно, балканские страны. Это было завершение стихийного процесса тяготения к России, и Советский Союз выполнил историческую миссию России – освобождение славян. Марк Слоним, как и В. Сухомлин в горячо написанной статье «Свое и чужое», по-видимому, обращается и к таким читательским группам в Америке, каким приходится еще доказывать торжество России, и этим объясняется полемическая страстность тона одной и другой статьи.
Москва выступила на международной арене как покровительница и носительница освободительных идей. У нее нет головокружения от успехов, и требования, которые она выставила в своей внешней политике, далеки от приписываемого ей империализма.
М. Слоним отмечает особый смысл возвращения России в Европу – «великой державы – осененной моральным престижем»[771].
Более чем через год в том же «Советском патриоте» прозвучал еще один в целом апологетический отзыв в адрес «Новоселья» и его редактора:
Каждый раз, когда из Америки приходит очередная книжка «Новоселья», думаешь, что издание такого журнала – некий культурный подвиг даже в Америке, где жизнь, с точки зрения книжных дел, происходит в сравнительно благоприятных условиях. Удивления достойно, что еще существуют на земле люди, которые с такой любовью относятся к литературе и к отвлеченной мысли в американский век меркантильных забот, и в этом отношении простая справедливость заставляет вспомнить здесь редактора – поэтессу Софию Прегель, которая так много сделала, чтобы журнал «Новоселье» стоял на высоком литературном уровне.
В очередном, 26 номере – имена Бунина, Бердяева и Ремизова. «Краткие рассказы» Ив. Бунина – небольшие наброски в 50 строк, в которых, как молния, пробегает иногда какой-нибудь жизненный эпизод.
«Чаромутье» Алексея Ремизова – отрывок из повести, написанной в обычной ремизовской манере, соединяющей развитие сюжета с мелочами личной жизни.
Как всегда, интересна и насыщена мыслями статья Н. А. Бердяева о путях гуманизма. За волнением, с которым он говорит о будущем культуры, чувствуется не только вдохновенная мысль, но и глубокое знание.
Из статей отметим очерк Л. Зурова, написанный на основании статей в «Вестнике Московской Патриархии» и посвященный синодику русских культурных ценностей, погибших во время нашествия немцев, а также статьи Ю. Сазоновой о Софии Ковалевской и Гр. Хмары – о Художественном театре.
Представленные в стихотворном отделе авторы могли бы дать и более сильные вещи.
Например, Корвин-Пиотровский поместил отличное стихотворение в «Русском Сборнике», а София Прегель в предыдущем номере «Новоселья»[772].
После того как в журнал в качестве сотрудников влились новые творческие силы – парижский эмигрантский корпус писателей, поэтов, критиков, – он приобрел еще бóльшую литературную зрелость. Л. Зуров писал Прегель (письмо от 18 сентября 1946 г.) о том, что некоторые из парижских эмигрантов, единомышленники «Новоселья», намереваются даже создать одноименную группу, поскольку, говорилось в письме, «это единственный у нас журнал – нам надо крепко связать Париж с Америкой»[773].
Помимо того что «Новоселье» в годы Второй мировой войны и сразу вслед за ней заполняло естественным образом образовавшуюся издательскую лакуну, журнал поддерживал физическое существование писателей. На значительные гонорары рассчитывать, конечно, не приходилось, но какой-то минимум, пусть выражавшийся в скромных суммах, Прегель платить старалась. Представление о размере ограниченных финансовых возможностей редактора-издателя «Новоселья» дает, например, ее письмо жившему в США писателю Г. Д. Гребенщикову (от 9 мая 1943 г.), которого она пригласила к сотрудничеству и который принял ее приглашение:
Ваше письмо меня искренно обрадовало. До сих пор не обращалась к Вам, так как не могла предложить гонорара. Теперь «Новоселье», считаясь с трудным положением, начало платить некоторым сотрудникам. Это начинание идейное и приносит огромные убытки пока. Журнал развивается, имеет больший тираж, чем остальные издания. Он завоевал себе прочное место на амер[иканском] книжном рынке.
Максимальный гонорар, который могу предложить: 75 центов до 1 дол[лара] на нашу страницу[774].
С концом войны и расширением корпуса сотрудников журнала за счет европейской диаспоры возникла проблема не только вознаграждения за творческий труд, но и в прямом смысле слова спасения авторов от полуголодной жизни в послевоенной Франции. Стараясь отыскать баланс между тем и другим, Прегель начала выплачивать гонорары не в денежных единицах, а продуктовыми и вещевыми посылками, что устраивало обе стороны. Возникло целое явление «гонорарных посылок», отправляемых ею в Европу, дабы материально поддержать тех, кто за годы войны потерял даже то немногое, что имел.
Прегель разъясняла свою «гонорарную политику» в письме к В. Л. Корвин-Пиотровскому от 19 декабря 1945 г.:
Гонорар за стихи не плачу в Нью-Йорке, но Вам, как парижанину пошлю за них посылку (в ближайшие дни). Это лучше гонорара, и мне обходится значительно дороже[775].
Впрочем, посылки отправлялись не только в качестве гонорара, но и «просто так»: экономическая жизнь в разоренной войной Европе была немыслимо трудная. Бытовая, посылочная тема становится одной из сквозных в обмене письмами Прегель со своими коллегами во второй половине 40-х гг.
Будучи, в особенности в начальный период издания журнала, по существу, единой во многих лицах – финансового директора, редактора, корректора[776], курьера, подчитчика после типографского набора и пр., Прегель, разумеется, не могла уследить за теми или иными «ляпами», проникавшими порой на страницы журнала. Так, скажем, в стихотворение В. Корвин-Пиотровского «Игоревы полки», которые автор прислал из Парижа не в отпечатанном на машинке, а в рукописном виде, вкралось несколько опечаток (26-я книжка журнала за 1946 г.). Строчка «Крылом подбитым журавлиным», как было у автора, была изменена на «Крылом разбитым журавлиным»; в финальной каденции «и в кирпичи», в разногласии с оригиналом, появилось меняющее смысл «и в кирпиче»:
Росой коснется пыльных губ,
Дождем прольется над долиной
И в кирпиче высоких труб
Плеснет размеренной былиной.
Самое серьезное искажение касалось третьего стиха второй строфы, в котором авторская «балка» была ошибочно прочитана переписчицей как «банка»:
Опять ордынская стрела
В колчане зреет и томится
И в узкой банке расцвела
Багряной былью сукровица.
На предъявленные авторские претензии Софии Юльевне пришлось оправдываться.
Опечатка же явилась следствием того, что переписаны стихи были от руки, – писала она В. Корвин-Пиотровскому в письме от 19 мая 1946 г. – Напутала машинистка – но «разбитое» крыло имеет смысл определенный (пожалуй, не хуже подбитого) и кирпичи тоже вполне удовлетворяют. Меня несколько смутила банка, но переписчица потеряла оригинал и настаивала на своем тексте – [777]
