Когда она проснулась, к ней вновь вернулось горькое понимание полного провала. В комнате никого не было, кроме Тиры, которая сидела у огня с веретеном в руках. Эльгива не обращала на нее внимания, уставившись сухими, без слез, глазами в темноту почерневших от копоти стропил высоко у нее над головой. Она была голодна, и ей ужасно хотелось пить. Груди ее так налились изнутри, что даже вес закрывавшей ее простыни вызывал мучительную боль. И все это было понапрасну. Вся работа, вся боль, все эти месяцы мучений – все попусту! Потому что ребенок-девочка не стоил для нее ломаного гроша.

Людей Севера нельзя убедить отказаться от клятв верности английскому королю и присягнуть Свену и Кнуту, пока они не получат гарантий, что вместо старой королевской линии появится новая, возникшая из брака датского короля со знатной дворянкой с севера Англии. А для этого ей необходим сын.

Весь этот день и еще три последующих она отказывалась видеть кого-либо, кроме Тиры, которая приносила ей еду и питье и перевязывала ей источающие молоко груди. На четвертый день она устала беспрерывно жалеть себя. Встав с постели, она позволила Тире одеть себя, набросила на плечи тяжелый плащ и вышла на улицу. Ходить ей по-прежнему было тяжело, но ей никто не мешал, и шла она медленно. Оставив крепость Турбранда, она направилась по тропинке на восток, в сторону высящегося над морем утеса. Дорога эта была ей хорошо знакома: она много раз уже приходила сюда выглядывать на горизонте паруса корабля Кнута.

Она знала, что Катла неотрывно следует за ней. Вероятно, девушка боялась, что она может броситься со скалы вниз, хотя Эльгива понятия не имела, как та смогла бы ей помешать, случись такое. Однако у нее не было желания к самоуничтожению. Ей просто хотелось постоять на ветру, подставить лицо его порывам, чтобы вновь ощутить себя живой.

Она подошла к самому краю скалы, за которым обрывался единственный мир, который она знала. Море было стального цвета, и от горизонта до самых небес волны и завитки туч сбились в громадную гряду – поразительно красивая картина в черных и пурпурных тонах.

Зная, что Катла сейчас уже находится рядом с ней, она сказала:

– Я не прыгну, так что можешь не переживать. Я сталкивалась лицом к лицу с гораздо худшими бедствиями, чем это, и они не сломили меня. Ты послала Кнуту весть, что у него родилась дочь?

– Это было сделано, леди, но… – Голос Катлы совсем умолк, и Эльгиве захотелось крикнуть на нее так, чтобы вернуть себе уверенность и мужество.

– Что ты собиралась мне сказать? – Она оглянулась и посмотрела на белое как полотно лицо стоящей позади женщины. Девушка явно недавно плакала, мокрый нос покраснел, и внезапно Эльгива поняла, что именно не могла произнести Катла. – Значит, ребенок умер.

– С ней все было прекрасно, – невнятно пробормотала Катла, – но сегодня утром кормилица не смогла ее разбудить. Это выглядело так, будто душа ее ночью выскользнула из тела.

Эльгива вновь перевела взгляд на стену грозового фронта, зависшую над морем. Порывы ветра били ей в лицо, развевая полы плаща, и она после этого еще долго молча следила слезящимися глазами за игрой солнечного света на тучах.

– Смерть ребенка – невелика важность, – наконец сказала она. – Это была девочка, а какой мне толк в девочке? Кнуту необходим сын, и теперь он должен будет вернуться в Англию, чтобы дать мне его.

Но тут она вспомнила тот холодный взгляд, который муж бросил на нее перед отъездом, и сердце у нее екнуло. Нахмурившись, она смотрела на море и небо, которые лежали между этим королевством и землями датчан. Похожие на горы тучи, на которых мрачная чернота чередовалась с мазками огненно-красного света, сдвинулись и выглядели уже не прекрасными, а зловещими; ей вдруг стало страшно.

Не было сына, который привлек бы Кнута сюда, а без этого он мог никогда не вернуться. Она останется здесь в одиночестве – покинутая конкубина, наложница, без мужчины, без сына, в душе у которой не осталось ничего, кроме жгучей ненависти к Этельреду и его белолицей нормандской королеве.

Этельстан пристроился в углу на одной из широких, выложенных подушками скамей, стоявших вдоль стен королевского охотничьего домика в Корфе. Слуга поставил рядом с его рукой чашу с элем; вокруг крутилось несколько собак, а одна из них, обнюхав его сапоги, с громким ворчанием улеглась подле них. Под соломенной крышей витал запах дыма очага, а в комнате приятно пахло костром и жареным мясом. По стенам были развешены головы и рога оленей, как немое подтверждение предназначения этого домика и свидетельство изобилия дичи на острове Пурбек.

Вытянув перед собой руку, он стал немного покручивать ею, стараясь расслабить мышцы, не привыкшие к охотничьему луку. Лето прошло без особых происшествий, слава Богу, и в этом укромном убежище было спокойно и мирно – по крайней мере, до тех пор, пока его братья со своими компаньонами не налетели сюда, как стая пронзительно кричащего воронья. В данный момент, правда, все эти люди, устав от преследования оленя по холмам, вели себя относительно спокойно, и он подумал, что трудно найти лучшее место, где можно было бы провести вторую половину этого промозглого октябрьского дня.

Ему нравился этот дом, несмотря на его грязную историю, связанную с предательством и убийствами. Он точно не знал, где именно был убит его праведный дядя король Эдвард. Отец мог бы показать ему, но с момента смерти Эдварда он ни разу здесь не появился, и неприязнь короля к Корфу делала это место особенно привлекательным для Этельстана. Его воспоминания об этих краях были не запятнаны присутствием вечно хмурого отца или мыслями о другом короле, убитом здесь несколько десятилетий назад. Его братья чувствовали то же самое, и Корф превратился для них в своего рода убежище, где они могли с удовольствием проводить время вместе со своими друзьями и компаньонами.

По общему согласию, женщины сюда не допускались – даже служанки, хотя в ближайшей деревне была масса девушек, всегда готовых составить компанию королевским особам за небольшое количество серебра. Он подозревал, что его младший брат в данный момент как раз наслаждается благосклонностью одной из жаждущих девиц, поскольку, когда они проезжали через деревню, он остановился у одного дома и махнул остальным рукой, чтобы они ехали без него. Эдгару достанутся самые лучшие девушки, в этом можно было не сомневаться. Со своим ровным характером, привлекательной внешностью и щедрой рукой, он был здесь даже более популярен, чем король-мученик, который привлекал в построенную в честь него церковь пилигримов с их кошельками.

Он взял свою чашу и отхлебнул большой глоток эля, после чего, утершись тыльной стороной ладони, по очереди посмотрел на своих младших братьев. Эдмунд, который любил держать ухо востро и хорошо платил за сведения, стоял с группой мужчин у огня, с интересом склонив свою темноволосую голову набок. Время от времени он бросал взгляд на дверь, но в основном, похоже, внимательно слушал, видимо, какие-то местные сплетни. Если среди этого окажется что-то полезное, Эдмунд потом поделится с ним.

В другом конце залы Эдрид и Эдвиг расчистили место на помосте для сна и с полудюжиной своих компаньонов метали кости. Некоторое время он следил за их игрой и нахмурился, когда Эдвиг вдруг встал на колени, наклонился к одному из игроков и принялся ожесточенно отвешивать ему пощечины. Жертва этого нападения даже не пыталась уклониться от ударов – в конце концов Эдвиг был этелингом, – и Этельстан уже хотел вмешаться, чтобы остановить это, когда Эдрид приказал брату прекратить. Эдвиг громко расхохотался и, повернувшись спиной к игре, едва не свалился с платформы, потому что был непристойно пьян.