– Та клятва, которую вы сегодня вечером дали архиепископу, – сказала она. – Это был хороший поступок.

Они достигли входа в королевские покои, и здесь Этельстан повернул к ней своей хмурое лицо.

– Вы уже однажды просили меня дать похожую клятву, Эмма, и сейчас я задам вам тот же вопрос, что и тогда. Когда я наконец буду свободен, чтобы вступить на королевский трон, где гарантия, что он останется моим? Я видел силу наших врагов, и этого достаточно, чтобы отпугнуть даже опытного воина. Что же касается короля, вы сами видели, что произошло с ним в зале некоторое время назад. Одно упоминание имени Свена Вилобородого уже поставило его на колени. Вся Англия на коленях! – Губы его скривились в горькой гримасе. – Подумайте над этим хорошенько, миледи, а затем еще раз скажите мне, если сможете, что моя клятва ему сегодня вечером была хорошим поступком.

Ее ответа он дожидаться не стал, а вместо этого широким шагом пошел обратно. Она осталась стоять одна; его резкие слова эхом отзывались в ее сознании, добавляя его опасения и страхи к тому ужасу, которым и так было наполнено ее сердце. Страдая от холода и еще чего-то гораздо более гнетущего, она еще долго стояла так, купаясь в лунном свете, и раздумывала не только над тем, что сказал Этельстан, но и над всем тем, что произошло в большой зале королевского дворца. С особой ясностью в ее голове вдруг всплыли слова Эльфеха, а в мозгу вспыхнуло имя, которое она не слышала уже много лет.

Кнут.

Он был юношей с огненно-рыжими волосами и черными глазами своего отца лет четырнадцати от роду, не больше, когда она пыталась вырваться от него на покрытом галькой берегу, омытом лунным светом. Тогда ей на помощь пришел Этельстан, однако она никому не сказала, даже ему, что ее обидчиком был сын короля Свена. Если бы она это сделала, Кнут, конечно, попал бы в руки Этельреда; а поскольку после этого за его судьбу не смог бы поручиться никто, она сохранила молчание.

Какие иллюзии затмили ее сознание в ту ночь? Неужели она думала, что жест милосердия с ее стороны мог как-то изменить Кнута, который был ярым врагом Англии с самого рождения? Неужели она действительно могла быть настолько глупой?

«Зачастую худшие из глупостей рядятся в одежды мудрости и доблести», – предупредил их Эльфех. Ей показалось, что эти слова в большей степени были адресованы ей, чем Этельстану. Жест, который она считала мужественным и милосердным, на деле обернулся величайшей ошибкой. Сейчас Кнут стал мужчиной и воином, и он опять пришел сюда, чтобы грабить англичан. Кто мог сказать, с какими ужасами еще столкнется – и уже столкнулся – народ Англии из-за того выбора, который она сделала на том пустынном берегу, когда считала себя такой умной и милосердной?

– В Нортгемптоншире они разграбили и разрушили не чей-то вражеский дом! Это был мой дом! – Эльгива, до сих пор разъяренная новостями, которые дошли до нее месяц назад, раздраженно расхаживала перед Алриком взад и вперед. Она сдерживала свой гнев столько недель, и теперь для нее стало большим облегчением наконец дать ему выход. – Я – жена Кнута и, таким образом, дочь их короля. Эти собаки не смеют и пальцем прикасаться к моему имуществу!

– Набег совершался ночью, миледи, и ни один из них не мог знать, что это поместье принадлежит жене…

– Все равно они должны были это знать! Мой управляющий открыл им ворота и представился, а они вспороли ему живот! Как ты это объяснишь?

Алрик только пожал плечами, и ей захотелось дать ему пощечину.

– Скорее всего, они просто были пьяные, – сказал он.

– Пьяные? Разумеется, они были пьяные. Они были пьяны от жажды насиловать и убивать. Такие вещи я видела собственными глазами. – Она не только видела, но и в течение многих лет потом пыталась стереть это из своей памяти. Даже теперь жуткая картина невольно всплыла у нее перед глазами – блеск стали в лучах солнца и кусок окровавленного мяса. Который когда-то был женщиной. Она разразилась проклятием.

– Это люди Хемминга совершили набег на ваши земли, – запротестовал Алрик. – Он даже не пытается контролировать их – просто выпускает, как свору голодных волков, и позволяет утолять жажду крови на всех, кто встречается у них на пути.

Она обернулась к нему, все еще кипя от злости. Все они одинаковые, эти мужчины, такое же кровожадное зверье – датчане, англичане, нормандцы, все. Ни один из них не лучше этих молодчиков.

– И что же сделал мой муж, который так высоко ценит дисциплину, когда узнал об этом?

– Он не мог сделать ничего, леди. Абсолютно ничего. Хемминг – брат Торкелла. Все трое являются военачальниками, и они не бранят своих людей за то, что те занимаются разграблением вражеских земель.

– Но я же не враг! – Этот аргумент вновь возвращал разговор к самому началу. В изнеможении она рухнула на стул. На душе было отвратительно.

– Кнут не доверяет Хеммингу, – сказал Алрик. – Он был бы рад избавиться от него самого и людей с его кораблей. Но Торкелл не хочет об этом даже слышать, и тут все заканчивается.

Нет, ничего еще не заканчивается. Если Кнут ничего не предпримет в отношении Хемминга, это сделает она сама.

– И где в данный момент находится Хемминг? – спросила она. Кнут был в усадьбе Турбранда, и Алрик приехал к ней, дабы предупредить, что завтра муж появится у нее. – Он поплывет на север вместе с Кнутом?

– Нет. Они с братом обосновались в Рочестере, наслаждаясь всеми удобствами епископского дворца. Боюсь, что для вас встреча с Хеммингом станет сомнительным удовольствием.

– Я и не ищу в этом удовольствия, уверяю тебя, – сказала она, – но благодарю тебя за то, что ты мне рассказал. Ты дал мне немало пищи для размышлений.

Сам того не ведая, Хемминг разжег между ними непримиримую кровную вражду. Она заставит его заплатить за разграбление ее земель, хотя, вероятно, и не скоро. Она должна быть терпеливой, но, когда придет ее час, удовольствие от мести благодаря долгому ожиданию окажется еще более приятным.

Две недели спустя она лежала в полутьме своей спальни, не в состоянии уснуть, и просеивала массу мыслей и впечатлений, крутившихся у нее в голове. Присутствие Кнута и команд двух его кораблей наполнило ее дом безумной суматохой, которая никак не утихала. В дневное время она практически не оставалась с мужем наедине. Турбранд встречался с людьми, приехавшими для этого из самого Линкольна, и Кнут приказал ей находиться на своей половине.

– Ваше присутствие в Холдернессе должно оставаться тайной, – сказал он ей. – Не хочу проснуться как-то поутру и обнаружить у нас перед воротами английскую армию.

– Армия короля за последнее время не добилась никаких успехов, – напомнила она ему, – да и Уэссекс очень далеко. – К тому же, как она надеялась, Этельред считает ее мертвой.

– Однако Нортумбрия слишком близко, – возразил он, – а Ухтред только обрадуется поводу разграбить Холдернесс. Он похож на медведя в спячке, которого было бы неразумно будить. Кроме того, как вам известно, он старинный враг Турбранда.

Поэтому, хоть ей и не хотелось, она оставалась на своей половине, вдалеке от тайных совещаний, проходивших в главной зале. Однако по ночам – а ночи эти были долгими и сладостными – Кнут принадлежал только ей.

Она повернулась набок, чтобы посмотреть на него. Лицо его казалось бледным в тусклых отблесках пламени очага. Он тоже не спал, лежал на спине, глядя куда-то на стропила крыши, и не обращал на нее внимания.

Она очень не любила, когда мужчина – кто бы это ни был – не обращает на нее внимания.

Сев, она стянула меховую накидку, лежавшую в ногах кровати, и, накинув ее на себя, поднялась с постели. Как она и рассчитывала, ее уход привлек его внимание.

– Что вы делаете? – спросил он.

– Наливаю нам немного вина. Что-то тревожит вас, но, даже если вы со мной этим не поделитесь, вино хотя бы поможет нам уснуть.