– Я прослежу, чтобы Годвин пока не ехал в Лондон, – пообещал он, и Эдмунд кивнул.

Когда они приехали на дозорный пост, Этельстан увидел, как корабли под парусами – их было так много, что даже трудно сосчитать, – движутся вниз по течению в сторону устья Темзы. Почти шесть месяцев они стояли на якоре вдоль южного берега реки, в то время как их команды разбили свои лагеря к востоку от Гринвича. Вглядываясь сквозь клочья тумана, он мог сказать, что фортификационные сооружения викингов уже не уродовали ландшафт, словно громадный шрам, как было до этого. Однако множество шатров по-прежнему оставалось на своих местах, а у противоположного берега выстроились, по его подсчетам, приблизительно сорок кораблей.

– Такое впечатление, что некоторые из них не торопятся убраться отсюда, – заметил он Годвину, который вышел им навстречу, чтобы приветствовать их.

– Я удивляюсь, как они вообще смогли добраться до своих кораблей сегодня утром, – сказал Годвин. – Всю ночь они жгли костры и шумели так, что разбудили бы и мертвого.

– Вероятно, праздновали свою триумфальную победу над нами, – предположил Эдмунд.

– Если они и пировали, кончилось все большой дракой, – сообщил им Годвин. – Отсюда это выглядело так, будто на свободу выпустили Гога и Магога[13].

Этельстану, который все это время напряженно вглядывался в даль, вдруг показалось, что на одном из хитов у самого большого корабля началось какое-то движение.

– Эдрид, – сказал он, – зрение у тебя лучше моего. Можешь рассмотреть, что там у них происходит?

Его брат прикрыл глаза от солнца, лучи которого сейчас уже начали пробиваться сквозь туман.

– Они что-то грузят на корабль, но там скопилось слишком много народу, чтобы можно было разглядеть, что это такое.

– Сокровища? – высказал предположение Эдмунд.

– Возможно, – согласился с ним Годвин. – На этом корабле развевается флаг Торкелла. Сколько фунтов серебра может увезти это судно, как вы думаете?

– Все серебро Англии, если Торкелл будет продолжать в том же духе, – угрюмо сказал Эдрид.

Этельстан слушал их вполуха. Он окидывал взглядом корабли, все еще пришвартованные у берега реки, и решил, что их слишком много, – это ему не понравилось. Теперь он видел еще и людей, которые двигались среди палаток, – и, опять же, их было слишком уж много.

– Я насчитал по меньшей мере сорок драккаров, все еще стоящих на якоре, – сказал он. – А ты, Эдрид?

Эдрид ответил не сразу:

– Сорок пять.

Этельстан кивнул:

– А это означает, что в лагере у них по-прежнему остается примерно до двух тысяч человек, и совершенно не похоже на то, что они планируют в ближайшее время оттуда убраться. Мне это очень не нравится.

Некоторое время они молча наблюдали за тем, как корабли, находившиеся выше по течению, проплывали мимо них, отправляясь в открытое море. Этельстан не сводил глаз с корабля Торкелла. В голове крутилась мысль о том, чтобы перебраться на другой берег и все разузнать. Но ближайшая переправа была в Ренахэме, в часе езды отсюда на восток, а оттуда – еще час езды до Гринвича. Впрочем, все равно, наверное, стоило кого-то послать туда, чтобы осмотреться на месте.

Он уже был готов отдать соответствующий приказ, когда корабль Торкелла, маневрируя на веслах, вышел на середину реки, развернувшись носом вверх по течению. Поняв это, Этельстан тихо разразился проклятиями, подхваченными всеми, кто стоял с ним рядом.

– Эти ублюдки идут на Лондон, – выдохнул Эдмунд.

– Но они не могут нарушать договор! – воскликнул Эдрид. – И уж тем более одним кораблем – шестьдесят человек самое большее. Нужно быть сумасшедшим, чтобы решиться на такое.

Этельстан нахмурился и заерзал в седле.

– Тут что-то не так, это попахивает чем-то нехорошим, – сказал он. – Они уже не раз проникали за городские стены благодаря разному вероломству. Именно так они в прошлом году взяли Кентербери. – Боже! Неужели это повторится снова?

Указав на троих воинов из своего отряда, он сказал:

– Вы поедете на переправу в Ренахэм. Я хочу знать, что происходило у них в лагере прошлой ночью и почему эти корабли до сих пор стоят на якоре в Гринвиче. И будьте осторожны! У нас перемирие с датчанами до захода солнца, но они могут нарушить его. Я им не верю, не должны верить им и вы. Выясните что сможете, но скрытно, оставаясь в тени. Доложите об увиденном мне в Лондоне сегодня вечером.

Эдмунд покачал головой с мрачным выражением на лице:

– Сейчас прилив, и они гребут по течению. Каковы бы ни были их планы, нам никогда не успеть в Лондон вовремя, чтобы…

– Но это не значит, что мы не должны попробовать сделать это! – оборвал его Этельстан.

Однако им понадобится больше сил, чтобы остановить шестьдесят воинов с датского корабля. Им придется собирать людей по пути, и это замедлит их, но другого выхода он не видел. Господи! Как бы ему хотелось знать, что задумал Торкелл!

– Годвин, я забираю всех твоих воинов – кроме троих. Если заметишь движение людей и кораблей в сторону Лондона, зажги сигнальные огни, а сам затем выступай в Лондон.

Он нервничал от нетерпения, пока седлались лошади и его воины усаживались верхом. Наконец, бросив последний взгляд на реку, где корабль Торкелла уже давно скрылся из виду, он быстро повел своих людей на запад. Все его инстинкты подсказывали ему, что этот ход Торкелла был именно тем, чем он выглядел со стороны, – коварной уловкой с целью войти в Лондон. Это был единственный город, который снова и снова успешно отражал нападения датчан. Он понятия не имел, как они планируют взять его сейчас, но с каждой секундой росло его убеждение, что они намерены наконец ворваться в Лондон и что Эдмунд был прав. Оставалось только молиться, чтобы они добрались туда вовремя и смогли остановить врага.

Было очень тихо в маленькой комнатке, где Эмма, сидевшая со своим новорожденным сыном на руках, смотрела в его глаза – такие же ярко-синие, как и у ее дочери. Она напевала ему одну нормандскую балладу, которую выучила в детстве и уже пела Годиве и Эдварду.

Когда глазки его постепенно закрылись, она некоторое время молча смотрела на ребенка, восхищаясь тем, что можно было увидеть из-под шерстяной шапочки и одеяла, в которое он был завернут и обвязан лентами. Она влюбилась в это дитя с первого момента, как только увидела его, и теперь изумлялась этому чуду под названием «материнское сердце», в котором находится место для каждого ребенка, сколько бы их ни подарил Бог.

Однако, в отличие от своих брата и сестры, Альфред никогда не принадлежал только ей одной, даже на короткое время. Она сразу же поручила его заботам других людей, потому что ей нужно было выполнять свои обязанности и отправляться в различные поездки – по крайней мере, в свои поместья в Восточной Англии и Ратлендшире, чтобы самой удостовериться, какой урон они понесли от рук датчан. Ребенок, конечно, мог бы поехать с ней, но там она была бы не в состоянии откликаться на все его потребности. Даже сейчас ее ждали письма, на которые нужно было ответить, и прошения, которые она должна была рассмотреть, либо удовлетворив их, либо отказав. Она снова поцеловала его и неохотно передала, все еще спящего, на руки кормилице, после чего вышла.

В соседней комнате женщины из ее приближенных собрались за большой рамой для вышивания под лучами полуденного солнца, которые заставляли красные, зеленые и синие шелковые нити блестеть, словно бриллианты. Рядом с ними, поближе к теплому очагу, над столом склонился отец Мартин. Перед ним лежала пачка писем, а возле локтя – две большие книги. Подойдя к нему, Эмма провела пальцами по гладкой кожаной обложке толстых томов.

– Это те самые книги, которые аббат Гийом попросил для своего аббатства в Фекане? – спросила она.