Этельред стоял на коленях, схватившись за голову, тяжко склоненную под бременем короны и совершенных им грехов. Откуда-то сверху раздался колокольный звон, сзывавший к вечерней молитве, и от этого звука его руки и ноги вдруг задрожали помимо его желания.

Его охватила знакомая ненавистная апатия, и, несмотря на то что он стремился держать голову опущенной и глаза закрытыми, некая сила, намного более властная, чем его собственная воля, заставила его поднять взгляд вверх. Воздух перед ним сгустился и стал черным и трепещущим, как гладь воды под порывом ветра. Грудь пронзила острая боль, и мир вокруг него исчез – он содрогнулся от ледяного холода мрачного предчувствия. Стихли также и все звуки, и теперь он ощущал лишь холод, боль и темноту, которые воплотились перед ним в фигуру человека.

Или в то, что когда-то было человеком. На горле его и груди, словно десятки жаждущих ртов, зияли страшные раны, искромсанная одежда была окрашена запекшейся кровью в багровые цвета, а на мертвенно бледном лице отчетливо виднелась зловещая печать смерти. Зыбкая тень убитого брата двинулась к нему, вырвавшись то ли из ворот рая, то ли из входа в преисподнюю – кто знает? С губ призрака не сорвалось ни звука, но король, чувствуя его враждебность ко всему живому, отпрянул назад от страха и отвращения.

И все же он не мог оторвать от него глаз. Мрачное видение не отпускало его, а когда оно наконец начало таять, за ним он разглядел еще одну фигуру – тень позади тени. Темная, неясная, расплывающаяся в темноте, она ненадолго зависла в сгустившемся воздухе, а затем, как и первая, исчезла.

Оправившись от наваждения, он снова услышал звон вечерних колоколов и неясное бормотание молящихся, почувствовал медовый запах горящих свечей и на фоне его – резкое зловоние собственного пота. Он вновь схватился за свою голову в золотом венце, но на этот раз она поникла под бременем мучительного страха перед ужасным предзнаменованием.

Поднявшись на гребень холма над обширным королевским поместьем, где король обосновался на время Великого поста, королева Эмма натянула поводья и остановила свою белую кобылу. Позади нее свита из тридцати мужчин, женщин и детей, тепло одетых из-за пронизывающего холодного ветра, также остановилась, давая отдых своим лошадям после долгого подъема. Перед ними внизу на склоне виднелись серая крыша и золоченый фронтон большого королевского поместья, на фоне которого окружающие строения и частокол казались просто игрушечными. Поместье это знаменовало собой конец их путешествия, и Эмма смотрела на него с большим облегчением, поскольку день клонился к вечеру, а люди ее очень устали. Пока она рассматривала оставшуюся часть пути, сквозь складки туч на небе пробился луч солнца, озарив золотистым светом раскинувшиеся перед нею поля. Темная пашня была покрыта тонкой зеленой пленкой – молодыми побегами, обещавшими хороший урожай в последующие месяцы, если Господь будет милостив к ним.

«Но похоже, что Бог отвернулся от Англии», – подумала Эмма. Вот уже два года за многообещающими веснами следовало безнадежно дождливое лето, в результате чего урожай был скудным и еды не хватало ни людям, ни животным. Прошлой зимой на их земли пришли голод и смерть, и, если и в этом году не удастся собрать обильный урожай, в королевстве снова умрут еще многие из самых бедных людей.

Она делала что могла, раздавая подаяние всем, до кого могла дотянуться, и присоединяя свой голос к отчаянным мольбам о милости Божьей. Сейчас, глядя на озаренную золотым светом зеленую долину, она молилась, чтобы ее последнее обращение к Небесам – паломничество, которое она совершила к местам захоронения самых почитаемых английских святых, – смогло в конце концов вернуть благословение Господне королевству Этельреда.

Она огляделась по сторонам, и взгляд ее скользнул мимо паланкина между двумя лошадьми, где ехал ее сын со своей кормилицей, в поисках трех падчериц. Вульфхильда, которой было лишь восемь зим, спала на руках слуги, ехавшего в седле за ней. Эльфа сидела на коне, закутавшись в складках своей мантии. Двенадцатилетняя Эдит, самая старшая, угрюмо смотрела на главное здание поместья, хмуря бледное лицо под меховым капюшоном накидки.

Эмма мысленно упрекнула себя за то, что так подгоняла их, поскольку они находились в пути с самого рассвета. Она обернулась в седле, чтобы дать команду своей свите трогаться вперед, но в этот момент ветер внезапно резко изменил направление и ударил ей прямо в лицо. Ее кобыла нервно пошла боком, и, пока она пыталась управиться с лошадью, на нее налетел новый порыв, словно могучая рука, которая гнала ее прочь отсюда.

Она ощутила странное предчувствие беды, засевшее где-то в затылке, и искоса взглянула навстречу ветру, пытаясь найти источник своей тревоги. На мачте, высившейся над колокольней поместья, развевался флаг Уэссекса с изображением дракона, который возвещал о присутствии здесь короля. Должно быть, он прибыл, чтобы встретить ее, – впрочем, вовсе не из-за любви или привязанности, поскольку ни того ни другого к ней не испытывал. Этельред был в большей степени королем, чем мужчиной, – безжалостным и холодным, как хищная птица. Иногда она задумывалась над тем, любил ли он вообще кого-нибудь – даже самого себя.

Она не испытывала радости от близкой встречи со своим господином, однако это не могло объяснить внезапного недоброго предчувствия.

Пока она колебалась в нерешительности, начал плакать ее сын, пронзительным требовательным криком выражая свое нетерпение, которое она не могла игнорировать. Она отбросила в сторону свое беспокойство, которое, конечно же, было вызвано просто усталостью. Кивком головы она направила вперед вооруженных стражников своего домашнего войска, а затем и сама последовала за ними вниз по склону холма.

Проезжая через ворота поместья, она заметила группу слуг, направлявшуюся в сторону кухонь; у одного из них в руках был штандарт этелинга Эдмунда. Его присутствие здесь озадачило ее, и она задумалась над этим, пока конюх помогал ей спуститься с лошади. В феврале Эдмунд отправился сопровождать в Лондон своих старших братьев, Этельстана и Экберта, получивших приказ отремонтировать городские фортификационные сооружения и большой мост через Темзу. Все трое должны были оставаться там до тех пор, пока не присоединятся ко двору на пасхальном пиру в Кукхэме. Так что же Эдмунд делает здесь сегодня?

Беспокойство, мучившее ее на вершине холма, снова вернулось к ней, но, прежде чем удовлетворить свое любопытство, ей предстояло выполнить ряд обязанностей. Она провела своих падчериц и всех сопровождающих на свою половину, где в центральном камине жарко пылал огонь, побеленные стены были увешаны вышитыми гобеленами, а в дальнем конце комнаты стояла подготовленной ее большая кровать с занавесками. Слуги застилали постели для королевских дочерей, а другие стояли наготове, чтобы принять у Эммы ее дорожный плащ и испачканные в грязи сапоги.

Она выскользнула из-под своего плаща, а затем нашла глазами двух женщин, которые были посланы вперед и, как она догадывалась, присматривали за всеми этими приготовлениями.

– Где Марго и Уаймарк? – спросила она, все еще во власти беспокойства, охватившего ее на холме над замком.

Прежде чем кто-то успел ответить, в комнату быстрым шагом вошла Уаймарк, и Эмма с чувством облегчения заключила ее в свои объятья. Они не виделись всего неделю, но ей казалось, что прошло намного больше времени. Присутствие Уаймарк среди придворных действовало на нее успокаивающе и вселяло надежду на лучшее – и так было с того самого момента, когда они вдвоем покинули Нормандию ради Англии. Прошло уже четыре года, четыре долгих года с тех пор, как Эмма стояла в дверях Кентерберийского собора, несущая мир двум странам невеста короля Англии, а Уаймарк наблюдала за этим, стоя всего в полушаге позади нее.