Хозяин дачи рассеянно оглядел дочь:

– Танюха, привет. Все прибрала? Как договаривались? И под навесом тоже? А в углу?

Девочка ритмично кивала, ухмыляясь.

Участок был большой и не слишком ухоженный. Но в его густо заросших осотом и крапивой углах был какой-то особый уют и диковатая живописность. Эдик водил Стаса с Катей по периметру и объяснял, где он собирается поставить новый – уже бревенчатый дом и как перестроить кухню. Стас припоминал, что год назад планы у хозяина была точно такими же. Суетящаяся неподалеку Ангелина как-то очень церемонно пыталась шугануть со стола здоровенного серого кота:

– Мефодий, голубчик, идите-ка вон!

День стелился удачно. Под навесом пили сухое вино: за жен, за юную поросль, за новые мечты о новом доме из толстых бревен, за лето, набиравшее силу, за диссертацию о норвежской литературе (уже вторую), творимую Ангелиной. После пятого или шестого тоста приспела очередь фотоальбома о годичном проживании Ангелины и Эдика в Европах. То была особая песня.

Область научного интереса Ангелины, весьма далекая от насущных нужд родной страны, была замечена в Норвегии, которой, вероятно, льстило внимание начитанной жены Эдика. Ангелина была удостоена гранта – немалой суммы на неспешное изучение предмета в студенческом городке при университете Тронхейма. Грант подразумевал смету расходов нормального европейского исследователя. То есть предполагал деньги на хорошее питание, оплату комнаты в кампусе, разъезды, медикаменты и гигиенические средства, кабельное TV, приобретение литературы и даже содержание любимых домашних животных.

В общем, благодаря Ангелине в Норвегию выбралась вся семья. Норвежцы особенно против не были. Ради такого дела Эдик радостно бросил тусклое преподавание в одном непрестижном учебном заведении.

Теперь, комментируя за столом цветистые отпечатки прошлогодних лета и осени, он несколько раз отметил, что в принципе обошелся семье совсем недорого.

– А когда умотал в Грецию, – добавил томно, – то вообще – одна экономия.

Ангелина чуть обидчиво подтвердила: ну да, в Грецию Эдик путешествовал один, с двадцатью евро в кармане, причем и туда и обратно добирался автостопом. Гучины дивились и слегка натужно восхищались.

– Неужели прям останавливал на шоссе? – широко раскрывала глаза Катя.

Эдик блаженно жмурился.

– Ну а что ж. Запросто. Эх, время какое было. Замечательное…

В Греции он, оказывается, две недели жил вместе с постящимися паломниками в каком-то общежитии при православном храме, кормясь с общего стола только чипсами и хлопьями.

– Как же ты так продержался-то на сухомятке? – удивлялся Стас.

– На халяву и уксус сладкий, – философски отвечал Эдик.

Он как всегда напоминал добродушного сытого кота – того же Мефодия, изгнанного таки со стола. У него было круглое лицо – легко краснеющее и покрывающееся бисеринками пота. В таких случаях коротенькая челка липла ко лбу. Его манера говорить была забавна тем, что и в трезвом, и в нетрезвом состоянии он выговаривал слова как-то вязко и вяло. Поэтому никогда нельзя было сказать вполне уверенно – вполне ли Эдик трезв или не совсем. Но при этом общее впечатление, им оставляемое, было скорее приятным – вовсе не гадким. Стас легко мог представить, как норвежские, шведские, германские, австрийские и прочие водители тормозили и легко соглашались подбросить до ближайшего городка улыбчивого кругловатого туриста. Эдик к тому же хорошо говорил на двух языках, и вообще к языкам имел склонность. Сидя в университетском городке подле жены, он даже перевел для нее с английского пару занудных литературоведческих брошюр. Норвежский язык неблагодарный Эдик, впрочем, учить отказался. Но от скуки и в силу обилия свободного времени сносно по самоучителю выучил итальянский, который вроде бы один раз даже пригодился – когда они все вместе выбирались в Милан.

В итоге в европейскую жизнь он погрузился довольно глубоко. Настолько глубоко, что теперь никак не мог вынырнуть. Не мог теперь заставить себя заняться на родине каким-либо оплачиваемым занятием. Ленился продавать свой труд. Сытое житие в норвежском университетском кампусе расслабило Эдика – и без того не слишком энергичного.

Ангелина была этой тенденцией слегка встревожена. Муж не работал уже месяцев семь.

За столом об этом упомянули вскользь.

– Ты как сам-то вообще? – туманно спросил Стас, жуя хрусткую квашеную капусту.

– В каком смысле? – покосился Эдик.

– Ну в социально-профессиональном, – Стас, положив вилку, обвел в воздухе округлую сферу.

– А… в этом… хорошо. – Подумав, правдивый Эдик все же уточнил: – Полная жопа. Не нужен никому.

И принял сокрушенный вид, хотя ясно было, что своей безработностью он не тяготится ничуть. Деликатная Ангелина, поправив круглые очки, сказала очень мягко:

– Мне кажется, он как-то утратил мотивацию.

И переглянулась со Стасом. Несколькими секундами позже, прожевав, тот заметил:

– Тут на днях видел Орешкина. Ну помнишь?.. Он теперь – декан. Поговорили о тебе тоже. Он говорит – пусть приходит. У них французский преподавать некому… Говорит, можем сделать даже заместителем заведующего. Полгода пусть поработает, а там, мол, посмотрим…

Эдик рассеянно покивал и вдруг озаботился:

– Тут вроде креветки в блюдце были, а? Вот тут за банкой, Гель?

– Ты их съел уже, – сообщила Ангелина.

– Ну как – поразмыслишь? – спросил Стас.

Эдик снова покивал, и снова молча. Не торопясь, отрезал себе ветчины, положил розовый ломтик на черный хлеб, добавил дольку помидора, все это поглотил и начал не спеша и с удовольствием жевать.

Они допили третью бутылку вина, и ощущение полноты жизни теперь стало общим и окончательным. Налетавший ветерок приносил запах костра с соседнего участка. Оставалась еще одна бутылка полусладкого венгерского, припасенная дачниками. Она была немного не в тему, но теперь казалось уже все равно.

– Я тебе, кстати, Холивелла привез, – сказал Эдик Стасу чуть погодя, – все три тома. На английском.

– Спасибо огромное, – умилился Гучин, – я думал, забудешь… Напоминать не хотел даже.

– Я, видишь, обязательный, – пробормотал Эдик, разливая, – давай, что ли, шашлык делать? А, Кать?

– Слушай, а ведь они дорогие небось? Книжки-то дорогие? – встрепенулся Стасик.

– Ну что ты – это подарок, – успокоила Ангелина.

– Подарок, – спокойно подтвердил Эдик, – Гель, дай ему, они на втором этаже, на столе.

– Да знаю, – Ангелина встала из-за стола.

Эдик принялся извлекать из полиэтиленового пакета куски свинины. Он рассматривал их и обнюхивал.

– Шампуры неси, – приказал Эдик Кате, – вон они, вон – на лавке!

Стас с Ангелиной подошли к домику, увитому виноградом. На крылечке Мефодий вылизывал пушистое пузо. Увидев хозяйку с гостем, лизать перестал и посуровел. Вблизи дома пахло нагретым деревом. Стасу запах показался восхитительно летним.

Ангелина, склонившись, потрепала кота за ухо. Мефодий повел башкой. Стас подумал, что эти легкие брюки в обтяг, штанины заканчиваются у лодыжек – все же не вполне подходящая Ангелине одежда. Массивный зад, обтянутый белым, как-то его подавлял.

В домике на веранде было чуть прохладней, чем на улице, и пахло опять же деревом и почему-то полынью. На второй этаж в квадратный проем в потолке уходила лестница, по которой Ангелина, ступая осторожно, полезла первой. Стас опять последовал взглядом за ее могучими покачивающимися белыми полушариями. На правое налипла полоска сухой коры – наверно, с лавочки под навесом. Подумав, Стас последовал за хозяйкой.

На втором этаже, в узенькой запыленной мансарде, напротив, было довольно жарко и душно. Немалую площадь занимал старый шкаф, набитый книгами, – торчали выцветшие, затрепанные корешки. У стола, похожего на те, что стоят в школьных классах, Ангелина остановилась и взвесила в руке все три тома. В распахнутое слуховое окошко падал солнечный сноп.

– У тебя это… тут отряхнуть надо, – сказал сипловато Стас, подходя к ней со спины.