— Скорее, скорее, — умолял Зед.

Мне и хотелось бы уйти, оставить ужасное это место, но, как завороженная, я не могла отвести глаз от темнеющей груды земли, которая, казалось, уже немного осела, я не могла оторваться от Полиникова тела, распростертого на земле и кое-как скрытого серой пылью. В небе над нами появилась огромная птица.

— Сначала уходи ты, — прошептала я Зеду. — Забирай мотыги… А я догоню тебя…

Испуганный и жалобный мой голос встревожил его.

— Без тебя я не уйду… быстрее… А то они нас заметят…

Но мне было не двинуться с места, по крайней мере в ту минуту: я должна видеть, что там произойдет… И я замолчала.

— Тогда останусь и я, — заявил Зед.

Я обозлилась.

— Немедленно уходи, — свистящим шепотом приказала я, — иначе я встану во весь рост и скажу, что это сделала я…

Зед поверил, что, не уйди он сейчас, я действительно выпрямлюсь, как мне этого и хотелось, и брошу вызов Креонту и его стражникам. Гримаса любви и боли исказила лицо подростка.

— Я подожду тебя в подземелье, — проговорил он, сдерживая слезы.

Песок зашуршал под его ногами. Я обрадовалась, но не обернулась, не махнула рукой, как он ожидал. Мы совершили церемонию — мне следовало бы уйти, встретиться с Исменой, но меня терзало глухое беспокойство: я должна остаться тут… Меня мучила страшная жажда, я выпила до капли воду, что была в небольшой фляге, оставленной мне Зедом. Машинально я подняла глаза к небу: огромная птица, которую я только что видела, никуда не исчезла — это стервятник, это падальщик Креонт, который с высоты наблюдает, как исполняется его эдикт. Стервятник внезапно резко упал на тело Полиника, с которого крыльями кое-где сбил песок. Вот он уже сидит на теле моего брата, вытягивает свою отвратительную шею, вот клюв его оторвал кусок плоти. Меня обуял такой ужас, что я почти потеряла разум — конечно, именно этого я и ждала. Протяжный крик вырвался из груди и пронзил тишину наступавшего утра. Стервятник не тронулся с места, но, потревоженный, перестал работать клювом.

А в небе — еще птицы, они все ближе. Я выпрямилась во весь рост, слепая ярость толкнула меня вперед, но исчезающее сознание подсказало: натяни капюшон, замотай лицо. Проделав все это, я оставила открытым рот — мне нужно дышать, пока буду бежать, и я устремилась вперед.

Стражники, увидев меня и услышав вопль, попытались схватить меня, но мне надо было отогнать стервятников. На бегу я подобрала камень, бросила его в падальщика и не попала, но птица взлетела, громко хлопая крыльями.

Отогнать всех тварей! — ни о чем ином я не могла думать и бежала к страшному этому месту, стараясь только не сбить дыхания.

Стражники орали, они тоже бросились бежать, но я — быстрее их. Я успела при этом подобрать с земли еще камень, швырнула в собак — и в самую гнусную из них — в Креонта.

И вот я рядом с Полиником, рядом с его телом, но не могу заставить себя взглянуть на холм, который я сама же и набросала… Тело брата разлагается, и мне кажется, что холм над ним не что-то застывшее и мертвое, мне кажется, что он живой… одушевленный… Вокруг тела бродила собака, и я бросила в нее камнем — тварь завизжала и исчезла.

Серебряная маска была на месте и скрывала лицо брата. Горстью земли я присыпала рану, которую оставил на теле клюв стервятника, и отбежала на подветренную сторону: удушливый запах отогнал меня прочь. В нескольких шагах от меня появился стражник с багровым лицом. Он бежал в мою сторону и, казалось, был готов лопнуть под своей тряпкой. В руке его блестело оружие. Стражник испускал из-под повязки жуткие звуки, то втягивая в себя, то исторгая воздух. «Сейчас он меня убьет — и конец Антигоне, такой уставшей и мучимой стыдом за всю эту жизнь…» — мелькнуло у меня в голове. Тем не менее что-то заставило меня наклониться, подобрать камень, другой, потом — пригоршню земли и бросить все это в лицо приблизившемуся стражнику. Он покачнулся, едва не обрушился на меня всей своей тяжестью. Глаза его забиты песком, он ничего не видит… Мне впору помочь ему, но я в состоянии только молотить кулаками по его смехотворному панцирю и вопить вовсю:

— Стервятники!.. Стервятники!.. Не имеете права!..

Стражник никак не мог понять, что с ним происходит, — упорно тер глаза и бормотал: «Так приказано!..»

Тут явился начальник стражи в окружении подчиненных — лица у всех красные, потные, а тряпки, которыми у них замотаны лица, делают их похожими на несуразных животных.

Я не убежала — так и осталась стоять с подветренной стороны. Они поняли, что я не исчезну, и теперь следовали за мной в изумлении и ярости. «Я — Антигона, Полиник — мой брат… Никто не имеет права… Креонт мертвыми не правит… Он не имеет права…»

Начальник стражи — он толще и старше остальных — пожал плечами: «О каком праве ты говоришь?..»

— Убейте меня, чего ждете? — не унималась я.

— Не станем тебя убивать, ты безумна, — ответил он.

В изодранном платье, с волосами, торчащими во все стороны, я действительно должна казаться безумной, когда ору во все горло и тереблю свой капюшон… Да, может, я и вправду обезумела?

Я провела рукой по лицу — под капюшоном мокро: я вспотела. Изо рта течет слюна, и приходится отплевываться на глазах этих чужих мужчин, которые не сводят с меня глаз.

Скрыв, вместе с Зедом, тело Полиника под слоем земли, я отдала усопшему погребальные почести, но необходима еще одна, главная церемония — прощание с завываниями и горестными громкими причитаниями плакальщиц. «Убейте меня, прикончите, — молила я, — но прежде дайте исполнить, что полагается плакальщицам… На их причитания имеет право каждый умерший…»

Стражники стояли передо мной, разгоряченные, потные, озадаченные тем, что происходит. Они никак не могли понять, что им надо делать. И так как в это место не долетал чудовищный запах разлагающегося тела, они, как и я, освободились от повязок, закрывавших лица. Одного из них я узнала по широченным плечам — это Илиссин сын. Ему было так жарко под повязкой, что он с явным облегчением освободился от нее и теперь отплевывался. В возбуждении я рассмеялась, видя, как он отирает рукой рот. Он было смутился, но не смог не улыбнуться.

Все десятеро окружили меня — в ужасе, что нарушают приказ Креонта и страшась последствий его гнева. Неожиданное мое появление застало их врасплох, поразило, но вместе с тем и успокоило: виновница беспорядка налицо.

По-прежнему в вышине кружили стервятники, но они, боясь людей, не решались спуститься и приступить к гнусному своему пиршеству. Креонт тоже был тут, я чувствовала — это он смотрит на нас глазами белых, неумолимых фиванских стен. Совершенно потерянная, в рваном платье, с лицом в потеках от пота и слез, я ничего не соображала, кроме того что эти мужи во плоти и крови уставились на меня, не ведая, что предпринять, поскольку центром происходящего стала для них я.

Мне не сдержать истерического хохота — настолько беспросветно и абсурдно происходящее. Главный стражник ошеломлен и испуган. «Но… но…» — крикнул он и замолк, не зная, что сказать дальше.

Снова мне подумалось, что для скромных похорон Полиника недостает воплей ритуальных плакальщиц. Неужели я сама не в силах оплакать собственного брата? Неужели простые эти люди, что привыкли встречаться со смертью, не поймут такого простого моего желания?

Бросившись на землю, я обвила руками колени десятника. «Воин, — молила я. — мой брат Полиник имеет право на причитания плакальщиц, разреши мне исполнить положенное!..»

Десятник попытался вырваться, но я крепко вцепилась в его ноги. «Я единственная женщина тут, — рыдала я. — Разреши же мне оплакать его!..»

Схватив меня за плечи и заставив подняться, он приблизил ко мне багровое лицо свое, на котором страх проложил серые тени. Он не знал, как поступить, ловил взгляды подчиненных и, может быть, в них прочел немое согласие с моей просьбой. Губы его тряслись… «Быстро, — прошептал он в ответ. — Потом отправлю тебя к царю…»

Он снял руку с моего плеча, и я, как тысячи раз делала это на дороге, когда меня просили присоединиться к хору плакальщиц, принялась ходить вокруг насыпанного мною же холма. Сначала медленно описывала я круг за кругом, и передо мной были только огромные лица стражников. Они здесь, эти лица, они вокруг меня, — особенно багровым и жалким было лицо десятника. Постепенно лица эти исчезли и я осталась одна, одна из нескончаемого числа женщин, что оплакивают умерших, кого любили.