Я ринулась к двери, Диркос попытался было удержать меня:

— Ты ничего не сможешь. Исмена — тоже. Креонт сильнее. Он царь.

— Не надо мной. И никогда не будет! Дай мне пройти, Диркос.

Он ухватился за мое платье, пытаясь удержать, остановить. Я вырвалась, побежала, Зед — не отставая, рядом.

— Где оглашают эдикт?

— На перекрестках. Там стражники и вестовщик.

Я была вне себя. «Наконец-то вне себя!» — раздавалось что-то во мне. Хватит бежать. Нужно идти, восстановить дыхание. Идти надо быстро — иначе невозможно, но бежать нельзя, нельзя терять голову. Я не должна терять голову. В Фивах мужчины ее уже потеряли — и остались без голов, а Креонт — сохранил, Креонт все рассчитал. Но чтобы мы, женщины, согласились оставить тело нашего брата зверям на растерзание и страже на поругание? Никогда!

Я шла очень быстро, говорила сама с собой… Мы приблизились к перекрестку Четырех Ремесел; дорогу мне преградил стражник. От его копья я увернулась, ребром ладони, как учил меня Клиос, выбила оружие из его рук и устремилась с Зедом к перекрестку.

За нами следовала толпа мальчишек. О, эти мальчишки Васко! Вокруг вестовщика толпились стражники, и он читал эдикт среди мертвой тишины. Когда вестовщик объявил, что тело Полиника должно гнить без погребения, крик вырвался из моей груди. Всплеск ярости, возмущения переполнял меня, сейчас он вырвется наружу, прямо в лицо городу, этот поток боли, который породили глупость и несправедливость, и боль эту чувствуют все женщины. Да, я Антигона, нищебродка слепого царя, я оказалась бунтаркой на собственной родине, я ополчилась против Фив, против мужского закона, против идиотских войн и против гордынного культа смерти.

Неожиданно прозрев, я увидела, что было глубинным смыслом всей моей жизни. Я пошла за Эдипом только для того, чтобы научить его быть тем, кем он был, и, не стань этого — последнего Креонтова преступления, я никогда не осмелилась бы подумать о подобном.

Я не могла больше слышать вестовщика, набрала горсть земли и швырнула в него.

— Никто, — вопила я, — никто из живых не властен над мертвыми. Никто не имеет права оскорблять их тела.

Женщины и дети вместе со мной начали бросать в вестовщика комья земли. Я бросилась к ужасному этому эдикту, который дает право позорить Полиника, — я не могу видеть этот документ. Толпа вынесла меня вперед, опрокинула стражников, а вестовщика уже и след простыл. Зед схватил эдикт, я разорвала его; принесли факел, и вот позорный Креонтов эдикт пылает под одобрительный гул многоголосой толпы.

Я была счастлива в собственном несчастье, я яростно топтала пепел, в который превратился ненавистный эдикт.

— Встань во главе всех нас, — схватил меня за руку Зед, — замени Васко… нападем на царских солдат, пока не вернулся Гемон.

Меня будто окатили холодной водой: слова Зеда отрезвили меня.

— Нет, — сказала я, — и только нет. Я хочу предать Полиника земле, а затем навсегда покинуть этот город смерти.

Услышав мое «нет», Зед побледнел: рухнули последние его надежды.

— Не оставляй нас, — раздался его дрожащий голос. — У нас теперь только ты, — теперь говорил рядом со мной несчастный ребенок.

Но во мне все восстало против его слов, я оттолкнула мальчика, бегом бросилась через толпу и дальше — по улице, ведущей к Исмениному дому. Запыхавшийся Диркос звал меня, но я не отвечала. Зед бежал рядом, и я, задыхаясь, кричала ему или всем:

— Нет, с Фивами покончено, покончено! Навсегда!

Конечно, бежала я как сумасшедшая. Мне надо было видеть Исмену, только ее. Зед, плача, устремился за мной вместе с выводком Васко, этими верными мальчишками, которые будут биться за меня до смерти, если только захочу. Но я не хочу, я хочу сражаться одна, вместе с Исменой, за честь и покой нашего брата.

— Защищайся, Антигона, — слышится издалека крик Диркоса.

Не хочу я защищаться, я хочу только предать земле тело Полиника — вот и все, что мне надо. И потому, что я женщина, потому, что у меня есть сердце, потому, что у меня есть лоно, я могу только раз и навсегда сказать Фивам и их чудовищным законам нет. Больше я ничего не хочу, я все решила сама и хочу добиться того, что решила, — изо всех сил, которые закипают во мне от гнева.

Когда я оказалась у Исмениного дома, она открыла мне даже прежде, чем я постучала. Она ждала меня — какое счастье! Она услышала: что-то случилось на перекрестке. Говорить я не могла, запыхавшись от быстрой ходьбы и обуревавших чувств.

— Так это из-за тебя? — воскликнула Исмена. Я кивнула и увидела, что лицо сестры озарилось радостью, той огромной радостью, которую и я испытываю тоже.

— Ты осмелилась! — вырвался у Исмены крик радости.

— Я разорвала эдикт и сожгла его!

— Ты сделала это, сделала! — она крепко сжала меня в объятиях, схватила в охапку.

— Это мы сделали, потому что я все время думала о тебе, я хотела только одного: видеть тебя, говорить с тобой, вместе с тобой предать Полиника земле.

Исмена впустила меня, Зеда и мальчишек в сад, закрыла калитку и велела:

— Бегите по всему городу и говорите всем, кого увидите, что Антигона сбежала, что она отправилась в Аргос. Быстро, бегом! А ты, Зед, проследи, чтобы они говорили об этом всюду, и быстро возвращайся.

Мой гнев раззадорил ее.

— Креонт обманул нас, хуже того, он обманул собственного сына. Оставить тело Полиника на растерзание стервятникам!.. Какая низость! Знал бы это Этеокл!

Она вдруг начала рыдать, дрожала, сжимая кулаки, из ее искривленного рта вырывалось лишь одно слово: «Мщение!»

Обняв ее, я стерла пену с губ, вытерла слезы, как делала, когда она еще была маленькой девочкой, которую возмущала несправедливость. Успокоила ее, утешила, усмирила.

Не нужно мне мщения, не хочу я лишать Креонта трона — пусть мужчины, которые избрали его, разбираются, как хотят. Мы — женщины, сестры, мы должны лишь похоронить Полиника и сказать Креонту «нет», — раз и навсегда «нет». Он — царь живых фиванцев, но не мертвых. Думаем мы с Исменой одинаково, но она лучше меня понимает, что это значит.

— Креонт не потерпит, — заявила она. — Он будет думать лишь о мщении. Он убьет тебя!

Как мне нравится ее дикий вид, когда она вопит: «Тогда ему придется убить и меня!» Исмена задумалась.

— Гемон будет с нами. Он скоро вернется. Нужно только дождаться. Продержаться два дня…

Как мне знакомы эти ее рассудительные речи — я никогда так не умела и не хочу уметь.

— При чем тут «продержаться», Исмена? Завтра тело Полиника, выставленное на солнце, начнет разлагаться. Уже начало… Стервятники и звери разорвут его.

— Ужасно! Я не могу даже подумать об этом.

— Мы не можем ждать, сегодня ночью нужно все подготовить и на рассвете начать действовать.

— Как? Вокруг тела — стража, а ворота заперты.

— Зеду известны подземные ходы, которые ведут за крепостные стены, он проведет нас. Стражники не подойдут близко к телу из-за тяжелого дурного запаха. Если поторопимся, успеем прикрыть тело землей. Этого хватит.

Зед вернулся, он знал, где тело, выход же из подземелья был поблизости. Теперь он отправится на разведку и где-нибудь неподалеку спрячет мотыги.

Вскоре крики мальчишек, бегавших по городу, возымели действие: Креонт отправил за мной всадников на дорогу в Аргос.

Тем временем Исмена отыскала платья неброского серого цвета: это поможет нам на заре спрятаться от стражи.

Пока Зед не вернулся, мы совершили траурную церемонию, как будто тело Полиника было перед нами. После этого полагалось очистительное омовение, и мы провели его тоже вместе. Исмена осенила меня знаками, простерла над моим телом руки; когда же подошла моя очередь и я начала втирать масло в ее прекрасный, немного округлившийся живот, Исмена издала легкий стон.

Тотчас я снова дотронулась до ее живота и почувствовала под ладонью слабое движение. Вспомнилось, с каким трудом бежала она к нашим братьям, низвергнувшимся со стены, как упала в обмороке…