— В Фивах теперь тебя никто не узнаёт, — промолвил он, — зато вся Греция только о тебе и говорит. Почему ты вернулась, не предупредив меня?

— Я фиванка, я вернулась из-за моих братьев и войны.

— Ничто не остановит ни их соперничества, ни войны.

— Ты хочешь сказать, Креонт, что ты — их дядя — не делаешь ничего, чтобы остановить ее?

— Я не могу вмешиваться в войну. Попытайся я только это сделать, они бы объединились против меня. Я знаю, Эдип предсказал в Колоне, что наступит время, когда я буду единственным царем в Фивах. Но я не хочу этого — Этеокл молод, полон сил, у него дар к богатству и действию. Вдвоем мы гораздо сильнее, чем если бы я царствовал один.

— Почему вы не уступаете престол Полинику раз в три года, как было договорено?

— Так не делается, Антигона. У Полиника прекрасные соратники, он богат, скоро станет царем Аргоса. Фивы для него лишь прошлые мечтания.

— Он не откажется от них и объявит вам смертельную войну, если вы не признаете его прав.

— Тогда он умрет, потому что, идя войной на Фивы, Полиник становится предателем своей родины.

Креонт поднялся, давая мне понять, что нам нечего больше сказать друг другу. Он знал, что я захочу взглянуть на комнаты моих родителей, в которых они некогда жили. Сын Креонта Гемон отведет меня туда. Как только Креонт вышел, появился Гемон, как будто с нетерпением ожидал только этого момента. Я помнила худенького и неприметного мальчика — прошли годы, и Гемон превратился в красивого высокого мужчину, но царственной непринужденности отца у него нет. Немного робея, он приблизился, и это сразу расположило меня к нему. Он мне двоюродный брат, и, естественно, я поцеловала его. Он удивился, и лицо его на мгновение озарилось счастьем.

— Я рад снова увидеть тебя, — с трудом выговорил он. — Столько лет я на это надеялся.

Я рассмеялась и ответила:

— Я тоже.

И в этом было больше правды, чем я думала, потому что в моем сожалении о Фивах и в надежде вернуться туда всегда было место для неясного образа подростка Гемона, который стал теперь мужчиной, как и я, странным образом, женщиной.

Гемон предложил мне осмотреть дворец, но я хотела увидеть лишь тот маленький зал, где Эдип провел год, после того как ослепил себя. Зал оказался и уже, и темнее, чем представлялся мне тогда. Теперь в нем стояли амфоры, в которых Креонт хранил вино. Мне удалось добраться до центральной колонны.

— Вот здесь, у подножия этой колонны, — сказала я Гемону, — Эдип провел год и ни с кем не разговаривал до тех пор, пока его не изгнали из Фив.

Гемон попробовал было возразить, что Эдипа не изгоняли, но я прервала его:

— Конечно, он был изгнан, изгнан духами других. Духом Креонта, моих братьев и, в конце концов, его собственным. Однажды утром он произнес: «Я ухожу завтра». Я спросила: «Куда?» — «Какая разница — куда? Вон из Фив!» — крикнул он, и десять лет мы и шли в никуда.

Гемон промолчал, но обнял меня и взял мою руку в свою, и рука его оказалась сильнее моей. Я успокоилась.

— Пойдем посмотрим комнату моих родителей, — попросила я.

На пороге я машинально пропустила Гемона вперед. Я боялась, что увижу запустение. Но в комнате ничего не изменилось, можно подумать, что здесь по-прежнему жили. Над царской постелью, как и раньше, нависала толстенная балка, с нее свисал шарф, вида которого не смог вынести Эдип.

— Здесь ежедневно убирают, — сказал Гемон. — Ты знаешь, как мой отец любил Иокасту, он частенько приходит сюда.

— Это ему нужна здесь полутьма?

— Нет, кто-то задернул занавеси.

В это мгновение из-за них двинулась на нас Иокаста, и глаза ее были закрыты. Как и раньше, она улыбалась в сиянии своих восхитительных волос. Страх охватил меня, но я не поддалась ему, сделала три шага вперед, отдернула занавеси.

— Открой глаза, — несмотря на все мои усилия, голос мой немного дрожал.

Глаза призрака открылись, и иллюзия рассеялась, потому что в Исменином взгляде нет власти Иокасты.

— Я испугала тебя? — расхохоталась моя сестра.

— Просто на мгновение ко мне вернулась надежда, что это она.

— Знаешь, я репетировала эту роль. Креонт часто просит меня исполнить ее для него, наша мать умела заставить любить себя. Ты тоже. Вон ты уже окрутила красавца Гемона. Пока тебя не было, он любил меня, но ты сильнее. Сильнее, чем я думала, когда ты входила по утрам через эту дверь, и Эдип, хотя я была уже у него в объятиях, говорил: «А вот и моя дылда». Как это у тебя выходило — быть всегда самой большой?

— А как выходило у тебя всегда оказываться любимицей и первой?

Пока Гемон приводил занавеси в порядок, Исмена шепнула мне:

— Я о нем больше не думаю, я люблю другого.

— Ты не любимая моя сестра, Исмена, — проговорила я в ответ, даже не задумываясь, — ты единственная моя сестра.

Исмена выглядела счастливой, и, хотя Гемон и расстроился, мы попросили его не провожать нас и вместе вышли из дворца. Нам было необходимо побыть наедине и молча шагать рядом друг с другом.

Дома Исмена обняла меня и сказала:

— И не надейся, завтра я буду снова тебя ненавидеть. Я сегодня раскисла из-за тебя. Мы теперь в Фивах презираем мягкотелость, мне нужно тебя ненавидеть, чтобы ты закалилась, чтобы тебя тоже не раздавили.

На заре следующего утра, пока мы ели, К. сказал мне:

— Вчера Этеокл послал меня выбрать для тебя дом. Я посмотрел несколько — они все разные. Хочешь взглянуть сама?

— Ты знаешь, какой я выберу?

— Да, — ответил он.

— Ну, так я его и выбираю. Пойдем.

На бывших выселках, которые Этеокл включил в городскую черту — а когда-то там жили огородники, — мы нашли деревянный дом, окруженный большим заброшенным садом, где росло несколько красивых деревьев. Дом мне понравился с первого взгляда — неброский и хороших пропорций. В нем прохладно и есть погреб. Совсем рядом — забытый родник, его надо привести в порядок. В глубине второй комнаты — очаг. Накануне К. заготовил дрова, и я сразу же смогла разжечь огонь: пламя занялось, и дом ожил. Впервые с тех пор, как я с Эдипом покинула Фивы, благодаря Этеоклу, такому внешне враждебному, у меня появились свой дом и очаг.

Мы отправились осматривать сад — он весь зарос ежевикой и сорняками. Но в середине возвышалось восхитительное вишневое дерево, которое отбрасывало тень. Как интересно будет приводить все в порядок, возвращать к жизни. К. увлек меня в глубину сада, где стояла мастерская — всего три стены, тщательно сложенные из камня. Крыша провалилась, внутри выросли деревья, отчего все кажется зеленым.

— Какой простор для ваяния, — радость переполняла меня, — завтра же начинаю.

В полдень я впервые приготовила на очаге еду. Послышались чьи-то шаги — это Гемон, и мне его появление неожиданно показалось очень приятным.

— Иди поешь с нами в первом моем доме.

— Дом небольшой, — заметил Гемон, — но, раз ты живешь в нем, великолепный, да и сад станет красивым и полезным.

На улице заскрипела телега.

— Этеокл отправил меня к тебе привезти мебель, — пояснил юноша.

— Только ничего лишнего: за годы скитаний я поняла, что на самом деле нужно очень мало вещей.

К., наверное, предупредил Этеокла, потому что в телеге было лишь самое необходимое и еще два настенных ковра.

В конце трапезы Гемон, замявшись, неожиданно проговорил:

— Расчистить сад, отстроить мастерскую — работа немалая. Вам двоим это не под силу, потому что К. надо щадить свои силы. Мне бы хотелось помочь вам.

— Ты хочешь помочь? А что подумает Креонт?

— Я под началом не у него, а у Этеокла. У меня много дел, но среди дня выдаются свободные минуты. Я могу сейчас же и начать. Я даже мотыги принес.

Предложение это мне понравилось, и было приятно, что Гемон и К. вместе решили прежде всего проложить дорожку к мастерской.

Гемон без промедления принялся за дело. Он срезал траву, мотыжил землю — впрочем, вырывая ненужное, он тщательно сохранял полезные растения. Тем временем мы с К., прежде чем вносить в дом мебель, принялись отмывать стены.