— А ты как думал! Ранимые творческие натуры.

— Вот–вот. Я о том и говорю. По мне, так лучше б вообще ЛТН никто не смотрел. Глядишь, и писать стали бы меньше.

— Как же ты с такими анархистскими идеями здесь работаешь?

— А что такого? Бабки капают и ладно. Уж лучше это, чем машины мыть.

Лазаров не подвел. На следующий же день практически все газеты, находившиеся под крылом губернатора, вышли из типографии с громкими и кричащими заголовками. «Бархатов — расхититель народного достояния», «Вор, плюющий на родную страну», «Современный Иуда», «Разбойник с большой дороги» — и это были едва ли не самые мягкие из них. Не обошлось и без телевидения. Выпуски новостей в спешном порядке меняли сюжеты, а аналитические программы — темы своих передач. Фотографии загородных домов Бархатова, размах его предприятий, теневой бизнес, выдуманные и правдивые факты биографии — все это стало достоянием общественности практически за один день. Лазаров знал свое дело, и вскоре в разных частях области заговорили о вероломном нуворише, который только и умеет, что жить за счет простого народа.

Валентин Бархатов до боли стиснул зубы, когда на его столе оказался доклад PR-службы. Несколько десятков статей и сюжетов вылили на него такой ушат помоев, отмыться от которых было совсем не просто. Конечно, у бизнесмена тоже имелись подконтрольные СМИ, но они не шли ни в какое сравнение с ресурсами губернатора. Бархатов знал, что, отказав чиновнику в деньгах, он, по сути, объявит ему войну, но он не думал, что масштабы этой войны будут настолько огромны. Ненужные разборки лишь мешали бизнесу и отнимали драгоценное время, но платить зарвавшемуся губернатору Бархатов более не желал. Он хотел видеть на его месте своего человека, поэтому и решился спонсировать Митрохина — тихого и покладистого чиновника, который до недавнего времени являлся лишь пешкой в областной политической иерархии.

Валентин хотел было созвать своих заместителей, чтобы обсудить создавшуюся обстановку и подумать над контрмерами, когда на первом этаже его офиса раздались какие–то крики. Не успел Бархатов подняться с кресла, как к нему в кабинет ворвались люди в черных масках и грубо повалили на пол. Затем его подняли за шкирку, как приблудного пса, и толкнули к стене.

— Налоговая полиция, — раздался сзади грубый бас. — Где у вас бухгалтерия?

— На втором этаже, в конце коридора. А чем обязан такому визиту?

— Внеплановая проверка.

— С подачки Полищука надо полагать?

— А это не твоего ума дело.

И началось. Обыски и проверки полностью парализовали работу. Налоговики одновременно нагрянули на все подконтрольные Бархатову предприятия и дотошно искали малейшие свидетельства нарушений закона. Из офисов изымались компьютеры, а вся важная информация из них, как узнал потом Бархатов, немедленно сливалась конкурентам по бизнесу. Топ–менеджеров компании изводили допросами, а самому Валентину предъявляли все новые и новые обвинения. Он, как и любой серьезный бизнесмен, пытался разными способами уходить от налогов, и сейчас все эти огрехи выходили наружу, обрастая множеством реальных и сфабрикованных улик. Все, что удалось Валентину и его адвокатам — это избежать заключения под стражу. С Бархатова взяли подписку о невыезде и отпустили домой. Губернатор рвал и метал, но сделать ничего не мог: его влияние распространялось далеко не на все службы в городе.

Несмотря на временную передышку, Бархатов был вне себя. Финансовые потери росли с каждым днем, и он не мог изменить ситуацию. Труд долгих лет по прихоти зарвавшегося чиновника шел насмарку. Видеть все это и не иметь ни малейшей возможности вмешаться в ход вещей — было самым страшным наказанием. Валентин не находил себе места. Он мерил шагами комнату и мучительно искал выход. Бархатов жаждал мести. Он уже давно не ненавидел кого–то так яростно и безрассудно…

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказал Валентин.

— Ну, здравствуй, — ответил губернатор. — Как твой бизнес?

— Ах, это ты! — закричал Бархатов. — Думаешь, победил? Это только начало, слышишь меня? Я тебя достану.

— Не рыпайся, щенок, пока не лишился головы. Теперь ты заплатишь мне не два лимона. Ты отдашь мне все, понял?

— Это мы еще посмотрим. Я сотру тебя в порошок. Можешь даже не мечтать о втором сроке!

— Да что ты можешь? Ты уже никто. Списанный со счетов червяк! Будешь мне грозить, окажешься в тюряге.

— Я лучше потеряю весь свой бизнес и сгнию в тюрьме, но потяну тебя за собой. Можешь быть в этом уверен!

— Ты мне надоел, Бархатов. Прощай. Возможно, я приду навестить тебя в каталажке.

Валентин в ярости схватил телефон и швырнул его на пол, от чего аппарат разлетелся на тысячи мелких осколков. Затем Бархатов подбежал к сейфу и набрал ведомую только ему одному комбинацию цифр. Замок щелкнул, и, открыв дверцу, бизнесмен извлек из глубин сейфа массивную черную папку. «Ты труп, — прошептал Валентин, присаживаясь на диван. — Эта папочка похоронит тебя навсегда»…

Доехав до телецентра и оказавшись в новостийной комнате, Алексей немного приуныл. Кроме политического обозревателя ЛТН Геннадия Зотова здесь никого не было, а с этим человеком Дмитриев мечтал встретиться меньше всего. Зотов считался большой занудой и любил спорить по малейшему поводу, даже когда его слова откровенно игнорировали. Соловьев, привыкший, казалось бы, ко всему, тоже недолюбливал Геннадия и держал его на канале лишь за исключительный профессионализм и обилие связей в политической тусовке.

— Леша, привет, — сказал Геннадий, протягивая руку. — Видел вчера твой сюжет. Ты как всегда на высоте!

— Спасибо. А я, знаешь ли, за политическими новостями совсем не слежу, — резко заявил Дмитриев, надеясь предотвратить словесный понос своего коллеги.

— И очень зря. Ты за своими бизнесменами и прочей бытовухой совсем ничего не замечаешь.

— А чего там замечать? От твоих политиканов меня тошнит, Гена. Ни ума, ни фантазии. И как ты можешь с этим контингентом работать?

— Что–то ты сегодня не в духе, Дмитриев! Политика — это ведущая часть всех новостей. Именно с политики почти всегда начинается любой выпуск.

— Гена, мне не интересен этот жанр и твои бестолковые политики тоже. Они все искусственные, ты ведь лучше меня это знаешь.

— Не совсем тебя понимаю.

— Да все ты понимаешь, — вновь завелся Дмитриев. — Образы им создают имиджмейкеры, тексты пишут спичрайтеры, на ТВ проталкивают пиарщики — только плати. Они даже тексты готовые, дай Бог, по слогам читают. Их и говорить учат, как в школах для умственно отсталых.

— Слушай, а бизнесмены твои чем лучше? Они что ли натуральнее и честнее? Они что ли разговаривать умеют? Одна распальцовка — вот и весь разговор. Насуют по карманам десять мобильников и ходят важные, как индюки. Только перед властью и распинаются. Вот, посмотрите, какой я молодец, привез на родину выкупленные на нетрудовые доходы древние иконостасы! Я и еще могу что–нибудь выкупить, только не трогайте меня, пожалуйста, господин президент. Лишь бы лизнуть у кого! Тьфу!

— Да понимал бы что! Это все политика людей до белого каления довела. В нашей стране богатым быть не престижно, а опасно!

— Ой, ладно, а! Проворовались в хлам, а теперь трясутся за свое добро. И телевидение на корню скупили, и газеты. А как иначе? Надо же поподробнее расписать, какие они беленькие и пушистенькие, а то еще не дойдет информация до президента и других важных чиновников — и все. Пиши пропало! Отнимут с трудом наворованное да в кутузку посадят!

— Вот–вот. У вашей политической братии только один разговор — посадить.

— А чего с этими ворами еще делать?

Дмитриев хотел что–то ответить, но в этот момент в комнату вошел Соловьев. Он смерил двух спорящих задумчивым взглядом и произнес:

— Вот послушал я ваши крики и скажу, что оба вы не правы. На самом деле бизнесмены от чиновников ничем не отличаются. Просто одни за счет мозгов воруют, а другие за счет силы. А телевидение между этими лагерями, как маятник болтается. Политиканы угрожают лицензию отобрать, а олигархи деньгами уважить пытаются, вот и работай в такой ситуации! И деньги нужны, и работу терять не хочется.