Но времени на размышления не было. Дребезжащий, пугающий звук неумолимо приближался. Кажется, поезд, подумал Степанов и зажмурился. Его тело вновь проваливалось в никуда. Наверное, вот так и рождаются в космосе чёрные дыры…

Сознание пульсировало: то возвращалось, то меркло вновь. Трясло неимоверно. Запахи стали иными. Пыль, бензин, свежескошенная трава, навоз и — по–прежнему — укроп. Степанов заставил себя приподнять веки. Теперь он находился в поле. Поле мерно покачивалось и проплывало мимо. Стог сена, ряды капусты, берёзы, такие белые, такие невинные. И — неожиданно — чудище.

Шляпа набекрень. Пижонский красный шарф. Нелепый, в бурых разводах, плащ. Широкие штаны. На одной ноге — кроссовок. На другой — модный остроносый ботинок из крокодиловой кожи. Чудище–пугало смотрело прямо на Степанова наглыми пуговичными глазами и чуть ли не подмигивало. Нет, лучше обратно, к звёздам…

Степанов очнулся, похоже, окончательно. Он глубоко вздохнул и открыл глаза, чтобы тотчас закрыть их вновь.

Вдалеке звучали женские голоса. Хрипловатый, вроде — тётки Натальи. И мелодичный, от которого ёкало сердце — Ольгин. Может, и не бред.

Степанов открыл сначала левый, затем и правый глаз.

Он сидел в коляске мотоцикла, почему–то сжимая в руке пучок укропа.

А над ним, следователем Генеральной, между прочим, прокуратуры, склонилось жизнерадостное лицо Жарского.

Мышкин охотился на ботинок Генералова. Добыча была не из лёгких, увесистая такая добыча. Но Мышкин, храбрый малый, простых путей не искал. Притворившись ветошью, он валялся под столом и ждал момента. В суровых ботинках Генералова он, похоже, нашёл уязвимое место…

В штабе их осталось четверо. Вика спала на штабном диванчике. Палыч, накачанный кофе по самую маковку, гипнотизировал молчащие телефоны. В холодильнике ждали своего часа шампанское и водка. Шампанское — отмечать победу. Водка — заливать горечь поражения. Сухов и Генералов пили нейтральный коньяк. Результатов с последних участков всё ещё не поступало.

По уже полученным данным все три кандидата шли нос к носу. Но решающими должны были стать цифры с тех самых объектов, где днём шли нешуточные бои. Генералов был уверен в победе. На последних участках побеждал Сухов, притом со значительным перевесом — более полутора тысяч голосов. Генералов не любил зыбких побед, поэтому заряжал урны на победу чистую, убедительную.

Как удачно–то получилось! Ольга свет Ильинична собственными силами очистила помещения для генераловских урн. Сама, надо признать, очень грамотно организовала военную тревогу, сама вывела людей.

Через Вику в нужный момент произошла «утечка». И пожалуйста! Руками Зайцева урны Ольги задержала проверка у Старого моста. А его, генераловские урны, тем временем спокойненько, до всякой бузы, через чёрный ход занесли уже люди Генералова. Аккуратная комбинация.

Пришлось, конечно, забашлять по–взрослому математику и профсоюзной лидерше, что сопровождали урны Ольги. Особенно много запросил математик, ну да ладно. Молчание, как известно, золото. Зато водители оказались скромнее и обошлись дешевле. К тому же возня с утилизацией лишнего комплекта урн легла на хрупкие плечи госпожи Жарской.

Да, это победа. Почти. Генералова волновали два момента. Первый — что так долго нет результатов. Второй — что печать, заверяющая результаты голосования, находится у людей Ольги. Но подкупа избиркомов ВВП не санкционировал…

— Остывает, фельдмаршал, — Сухов поднял стопку. Как сомневающийся, он пил из водочной тары. — Ну что, за дам?

— Понимаешь, Витя, — Генералов поднял высокий узкий бокал. — Главное в нашей работе, что? Даже поражение преподнести как победу… Ну, за дам пьём стоя!

Мышкин прыгнул и зубами что было сил вцепился в развязавшийся шнурок добычи.

— Что такое? — поднявшийся на гусарский тост Генералов с недоумением рассматривал свою ногу. К шнурку ботинка мёртвой хваткой прицепился хищно урчащий комок.

— Это к тебе что–то прилипло, Павел Валерьевич! — ехидно заметил Сухов.

Генералов разжал челюсти дрожащего от азарта и негодования Мышкина, посадил зверя на свободный стул и, наконец, выпил.

Что, ж, — философски подумал успокоившийся Мышкин, — этот парень, конечно, прав. Поражение — тоже победа. Всё зависит от точки зрения. С одной стороны, он сидит на стуле, как кошка. С другой — покусал врага, во много крат превосходящего по силам…

Памятник основателю, Петру I Зауcайлову, в День города открыть не удалось. Всё–таки скульптор Мухин оказался прав — смежники подвели. Правда, не литейщики, на которых он изначально грешил. А вольные каменщики.

Под памятник отвели полукруглую площадку на набережной, выступающую в сторону Волги и ограждённую балюстрадой. Саму скульптуру в человеческий рост установили заранее и по традиции прикрыли непрозрачной холстиной. А вот с мостовой вышла незадача.

Подрядчики решили под конец сэкономить и наняли гастарбайтеров. Те и замостили наскоро пространство вокруг памятника серыми, под мрамор, плитами. А буквально накануне дня города обнаружилось, что плиты перекосило — будто Мамай по ним прошёл. По большому счёту виноват тут был бесконечный дождь, но грешили привычно на несчастных таджиков. Хотя непосредственно в День города они переложили мостовую заново, причём совершенно бесплатно. Забор вокруг разобрали уже на следующее утро.

К двенадцати часам дня к месту проведения торжественной акции открытия стали собираться люди. Конечно, их оказалось поменьше, чем было бы вчера. Но, в общем, вполне достаточно. У остальных ещё будет время вдоволь насмотреться и привыкнуть к новой городской достопримечательности.

Место и впрямь выбрали идеальное. Памятник Петру I Заусайлову будет виден и с набережной, и с Соборной площади и даже от причального дебаркадера. Увидят его и пассажиры проплывающих мимо теплоходов.

Так что по всем статьям Пётр Петрович Заусайлов мог испытывать удовлетворение. Он его и испытывал, поглядывая на часы в ожидании последних приглашенных гостей.

Прибыла, наконец, Ольга Ильинична Жарская, исполняющая обязанности мэра. Выглядела она так, будто только что сошла с подиума модного показа. Причём — ничего вызывающего. Шёлковое сиреневое платье, шляпка с приколотыми живыми незабудками, высокие каблуки. Народ приветствовал её появление аплодисментами. Поаплодировали со всеми и Витя Сухов с Васей — Царём, стоявшие в толпе на значительном отдалении друг от друга.

— Спасибо, друзья! — растроганно проговорила Ольга в микрофон, тут же переданный ей Заусайловым. — Но адресую ваши аплодисменты я прежде всего нашим замечательным землякам Петру Петровичу Заусайлову и чудесному скульптору Алексею Мухину. Стараниями прежде всего этих людей наш город украсился удивительными памятниками. Герои — наши сограждане, горожане, воплощённые в бронзе! — вновь раздались никем не срежиссированные аплодисменты. — Сегодня же мы открываем ещё один памятник. Возможно, самому главному человеку, фактическому основателю нашего города, пра–пра–пра… — Ольга взглянула за уточнением на Заусайлова, тот неопределённо кивнул, — прадеду Петра Петровича Заусайлова, тоже Петру Петровичу, которого мы с полным основанием называем нашим Петром Первым. Я думаю, не надо очень много слов. Давайте быстрее увидим собственными глазами нашего дорогого земляка!

Ольге передали в руки конец верёвки. Она медленно потянула за него и серая холстина пала к ногам монумента. Толпа в первый момент замерла в молчаливом изумлении, а потом раздались смешки. Но вовсе не издевательские, а самого доброго и впрямь весёлого свойства. Не сразу понявший, в чём дело, Заусайлов оглянулся на памятник. И тоже заулыбался. Со своим бронзовым предком они были похожи как две капли воды. И в данном случае выражение это вовсе не казалось обычной фигурой речи. Уж так распорядилась природа и скульптор Мухин. Во всяком случае, при желании Пётр Петрович мог считать сей монумент памятником самому себе. И он был совсем не против такой постановки вопроса.