— Ситуация выходит из–под контроля, — подытожил Генералов и кивнул Виктории.

Та понимающе кивнула и, нажав два раза на кнопки, протянула Генералову свой телефон:

— Похоже, малыш доигрался. Да, Мышкин?

Наряженный в честь выборов в красную попонку, Мышкин спал у Вики на коленях. Натерпевшись за день, он даже ресницей не шевельнул в ответ.

Они сидели в штабе перед пятью плазменными панелями, которые хозяйственный Палыч удобно развесил на стене. На каждой из панелей в режиме он–лайн шла картинка с театра военных действий, от каждой из пяти школ.

Самой напряжённой казалась ситуация у бывшей мужской гимназии, школы N1. И это было понятно. Именно там находился главный зачинщик беспорядков — Лев Зайцев.

Люди с печатью экстаза на лицах осаждали парадный вход. Мужики уже тащили не то бревно, не то фонарный столб. В общем, какое–то устрашающего вида орудие, пригодное к вышибанию самой добротной двери.

— Вик, зацени! — заорал в ухо Генералову именно Зайцев. — Штурм Зимнего–два!

— Это Генералов. Уйми своих опричников! — жестко оборвал его восторги Паша.

— Но…

— Никаких но. Революция проектом не предусмотрена. Премии лишу, понял, Лёва?

Зайцев нажал на кнопку сброса так сильно, что чуть не раздавил телефон. Но — делать нечего — и он набрал Дятлова:

— Отбой по всем фронтам. Немедленно.

— Слушаюсь, — ответил Дятлов. — А кровь?

— Без надобности! — обречённо отрезал Лёва.

Лев Зайцев, вдохновитель и тайный идеолог ромашковой революции, с чувством глубокого сожаления смотрел, как люди, повинуясь приказам неформальных вожаков, отступают от дверей школы, как восстанавливается линия оцепления, как горы затоптанных ромашек ногами сгребаются в неопрятные кучи…

Но ничего, он ещё поборется! Сейчас, с минуты на минуту откроют участки, и выяснится, что урны–то — тю–тю! А это означает: перевыборы. Что, в свою очередь обещает новый проект, новый бюджет. Ну, и все прочие финансовые прелести. Суточные, командировочные, непредвиденные…

Йес! В школьной двери нарисовались силуэты милиционеров. Кажется, открывают!

Дятлов пересчитал бутылки с кровью в третий раз. По–прежнему одной не хватало.

Эту итальянскую бутафорскую кровь он выписывал через Москву и обошлась она ой как недёшево. Зато кровь пахла не химией, а реальной органикой и даже умела сворачиваться.

Когда канистру доставили, Дятлов лично разлил содержимое на девять бутылок и поставил в нижнее отделение сейфа. Ключ от сейфа был только у него и у Зайцева. Ну, и у Василия Ивановича, конечно. И вот теперь — восемь. Ребёнку ясно, одной бутылки не хватает.

Дятлов вспомнил последние штабные посиделки. Пили вино красное, разливное, точно в таких же баклажках… Нет, выпить точно не могли… Если бы сначала пили водку, тогда ещё туда–сюда, а после вина настолько крышу снести не могло.

Ладно, придётся продать киношникам то, что осталось. Тоже неплохая сумма вырисовывается.

Вот ведь как получается, — философски думал Дятлов, запирая сейф, — в любой революции, даже несостоявшейся, без жертв не обойтись.

Тяжёлые дубовые двери школы N1, бывшей мужской гимназии, открылись, и на школьное крыльцо вышел подполковник Семёнов. Он жестом успокоил чутко заколыхавшуюся толпу и объявил в матюгальник:

— Внимание! Помещение проверено и опасности не представляет.

— Ура! — фальцетом выкрикнул из толпы Вован.

— Попрошу всех оставаться на своих местах до особого объявления. Первыми прошу подготовиться членов избирательных комиссий.

В народе началось шевеление. Истосковавшиеся по рабочим местам и оставленным бутербродам члены избиркомов и наблюдатели протискивались в первые ряды. Более всего их сейчас волновала судьба избирательных урн.

Сколько предположений по поводу происходящего было высказано и тут же обсуждено! Но самой распространённой все же оставалась версия о том, что урны с участков исчезли. Ромашек не было, но ромашковый дух всё ещё витал над толпой.

Здание оперативно покидали милиционеры, сапёры и собаки.

— Проходим по одному, без паники, — наконец распорядился Семёнов.

Председательша участковой комиссии, мать двоих детей, одной из первых вбежала в покинутый не по доброй воле участок. Тяжело дыша, она остановилась на пороге актового зала.

Всё было, как и прежде: столы с разложенными списками и пачками чистых бюллетеней. Плакаты кандидатов на стене. И — урны! Прозрачные урны, наполненные бюллетенями, как ни в чём ни бывало, стояли на прежних местах. Даже обидно, честное слово!

Вскоре на всех пяти объектах выборы продолжились в рабочем режим. Лишь груды мёртвых ромашек во дворах, да следы собачьих лап на школьном паркете напоминали о недавнем досадном происшествии.

Откуда шёл звонок лже–террориста, выяснить так и не удалось.

Вот те раз! По аллее, ведущей от здания администрации, навстречу Степанову шла Ольга Ильинична Жарская. Увидев следователя, она остановилась.

— Как же так, Ольга Ильинична? — Степанов старался казаться спокойным. — Ведь мы же договаривались о встрече?

— Ну, вот и встретились, — ответила Ольга. Глаза её были голубыми и в меру безмятежными.

— Хорошо. Встретились. Но вот разговаривать будем в другом месте. Попрошу пройти со мной. В прокуратуру.

— Ну, Юрий Аркадьевич… — Ольга смотрела не в глаза, а куда–то вдаль, за его спину. — Давайте лучше… А знаете, что? Поехали со мной!

— Никуда я с вами не поеду, — отрезал Степанов. — Или сейчас, сию минуту, мы с вами проследуем в мой кабинет…

— Так вы к нам насовсем? — Ольга вместо того, чтобы испугаться, почему–то смеялась.

— В мой временный кабинет, — уточнил Степанов. — В деле исчезновения вашего мужа возникли новые факты. Скажите, Ольга Ильинична, по какому поводу вам сегодня звонила Наталья Сергеевна Сухова? Та самая, которая последней видела и беседовала с вашим супругом? И прошу, не отнимайте моего времени, не отпирайтесь, звонок зафиксирован, владелец телефонного номера идентифицирован.

— Так вот отчего вы такой колючий, Юра! — Ольга улыбнулась и подняла руку, будто хотела поправить следователю причёску.

— Юрий Аркадьевич! — жёстко поправил Степанов. — Вам будет предъявлено обвинение в преступном сговоре, — отчеканил он, стараясь не смотреть в смеющиеся зелёные глаза.

А Ольга смотрела вовсе не на Степанова. И рукой подавала знаки совсем не ему. Со спины к следователю неслышно и совсем близко подошла та самая тётка Наталья, с которой, очевидно и находилась в преступном сговоре Ольга.

— Юрий Аркадьевич, поедемте со мной, — лисьим голоском попросила Ольга.

— Па–прашу пройти! — противным голосом приказал Степанов.

Или это ему только показалось, что он так сказал? Что–то кислое и влажное накрыло его лицо, мягкие ранние сумерки сменились тёмной, бесшабашной ночью. В мозгу словно взорвалась шальная петарда, рассыпалась мелкими смешными осколками.

— Зачем ты так? Я бы его уговорила, — вздохнула Ольга.

— Что–то уж больно он сердитый, — тётка Наталья, не отнимая руки с платком от лица Степанова. — Да ты не бойся, дочка. Очухается миленький. Мы так хряков успокаиваем. Перед тем, как кастрировать.

— Звучит обнадёживающе, — покачала головой Ольга. — Ну что, дотащим?

Женщины подхватили под руки безвольно подчинившееся тело Степанова и потащили к стоящему за углом администрации раздолбанному мотоциклу.

Следователь что–то бормотал, пел, хихикал, и окончательно обмяк уже в коляске, накрепко пристёгнутый ремнями безопасности.

Степанов очнулся в подземелье. Пахло землёй, сыростью и почему–то укропом. Руки и ноги существовали отдельно от тела. Прямо над ним, в земляном невысоком потолке, обнаружилась решётка.

Очень знакомая решётка… Значит, он в метро имени Мысливчика? Как он здесь очутился? Надо бы подумать…