— Простите великодушно, я такой неловкий, всегда что–нибудь роняю… — рассыпался в извинениях Пульхер.

Доставая для нового вопроса очередной лист бумаги, Пульхер Силантьевич едва не опрокинул с журнального столика букет лилий. Однако в последний момент всё–таки успел поймать тяжеленную вазу, почти не расплескав воду. Маленький «жучок» оторвался от тёплого местечка за лепестком. Он выпустил в эфир свой последний SOS, булькнул и пошёл ко дну.

Если бы экстрасенс мог предугадывать будущее электронных устройств, он наверняка увидел бы, как «жучок» сначала выплеснут вместе с подтухшей водой прямо в мусорное ведро, после чего он окажется на городской свалке. Где будет тщетно пытаться передать далёкому заказчику разговор двух местных кладоискателей о достоинствах и недостатках вчерашнего самогона. Но Пульхер и техника существовали совсем в разных, параллельных мирах…

— А если для страховки всё–таки дать по участкам разнарядку на результат? — спросила Ольга, поджигая новый мятый лист.

— Ольга Ильинична, голубушка, — взмолился Пульхер, — пожалуйста, формулируйте проще, яснее!

— Надо «рисовать» нужные цифры? — в лоб спросила Ольга.

Пульхер долго всматривался в причудливые силуэты на белом экране. Фигуры колебались, как облака перед грозой.

Ольге показалось, что она увидела голову козла, затем — абрис черепахи. Какие символы выглядывает Пульхер и как их расшифровывает, она не понимала. Да и не должна была понимать.

— Вижу руку с круглым предметом… — сказал Пульхер.

Точно, это печать! — обрадовалась Ольга.

— Много, много бумаги. Первенство — у руки! — возвестил Пульхер и тяжело вздохнул. — На сегодня — всё, Ольга Ильинична, простите, — извинился он и длинными пальцами отёр со лба проступившие от напряжения капли пота.

Но Ольга уже узнала всё, что хотела. Путь через Старый мост — открыт, своя рука — владыка. Что и требовалось доказать.

Пока Пульхер складывал своё магическое оборудование в мешок и гасил свечи, Ольга раздвинула тяжёлые шторы.

Дождь идти не перестал, но вдалеке уже появилась бледно–голубая полоска неба.

— Ну, так я пойду? — спросил Пульхер. Он уже стоял у двери, славный гружёный ослик.

— Да–да, конечно, — рассеянно кивнула Ольга. — Спасибо вам большое.

Но Пульхер всё стоял. Ольга поняла и, подойдя к письменному столу, достала из ящика конверт с гонораром.

Оставшись одна, она вновь подошла к окну. Серые тени в блестящих от влаги плащах с капюшонами сновали по улице. Мокрая уличная собака нырнула в подъезд здания администрации вслед за очередным капюшоном. Наверное, кто–то из сотрудников рискнул в такую погоду пообедать не в столовой, а на стороне. От проехавшей машины взметнулись фонтаном мутные брызги. Вода, вода, кругом вода.

Но голубая полоска, кажется, стала чуть шире…

В приёмной мэра никого не было. Да и вообще в здании администрации практически не наблюдалось присутствия сотрудников. Словно все вымерли. И даже доложить о визите Степанова оказалось некому.

Может, оно и к лучшему, — мрачно подумал Степанов и взялся за ручку двери, ведущей в главный кабинет.

Но прежде он всё же постарался унять дрожь раздражения, буквально судорогой сводившей все его члены. Хотя, возможно, это телесное нездоровье происходило исключительно от влаги, просочившейся, казалось, в каждую пору продрогшего тела.

Дверь сама собой распахнулась перед ним. На пороге образовался странного вида человек с саквояжем в одной и холщёвым мешком в другой руке.

Этого мужичка Степанов здесь уже встречал. И тот тогда нёс какую–то околесицу о рыбе. Которая куда–то попала. Или пропала. Ещё Степанов помнил, что человек тогда издавал тонкий запах, памятный с детства. Тогда он не смог точно определить этот запах. А вот теперь, на пороге мэрского кабинета, понял — человек пах земляничным мылом. И ещё чем–то горелым. Горело–земляничный смотрел сейчас на Степанова добрыми сумасшедшими глазами.

— Вам чего? — чуть не испуганно проговорил Степанов.

— О-оо, молодой человек! — земляничный сокрушённо и участливо покачал головой. — Да у вас аура больная!

— Это… это у меня нога мокрая! — отмахнулся от него Степанов.

— А всё–таки визиточку возьмите! — мужичок ловко достал из кармана прямоугольный кусок картона, размером раза в два больше, чем обычная визитка. — Милости прошу к нашему кораблю!

Степанов быстро прочёл про себя:

Пульхер Силантьевич

Потомственный ясновидящий

22–33–44

— Всенепременно! — быстро кивнул он и, обогнув мужичка, побыстрее скрылся в дверях кабинета.

Пульхер Силантьевич уже вслед Степанову ещё раз скорбно покачал головой и вышел из приёмной. По красному ковру в коридоре тянулся одинокий мокрый след — будто здесь только что прошёл одноногий человек.

Ольга Ильинична задумчиво глядела в окно, а в кабинете стоял устойчивый запах горелой бумаги.

— Служебные документы уничтожали? — без тени юмора в голосе с порога поинтересовался Степанов.

Ольга Ильинична обернулась:

— Да вы присаживайтесь, Юрий Аркадьевич… Раз уж пришли!

— Я… я… — чуть не задохнулся от злости Степанов. — Да вы руки мне целовать должны, что я… что я… вас на официальный допрос не вызвал! И что обвинения пока не предъявил! — Степанов был прямо не похож на самого себя — таким злым и неадекватным Ольга Ильинична его ещё ни разу не видела.

Но она не дала воли ответному раздражению и заговорила очень холодно и чрезвычайно спокойно:

— Давайте насчёт рук пока подождём. А вот по поводу обвинений — постарайтесь поподробнее.

— Поподробнее, говорите? Пожалуйста, — Степанов взял короткую паузу, чтобы перевести дух. — У вас и только у вас была возможность разыграть всё это представление с Золотой Пчелой. Вы могли спрятать слиток и спокойно отвести подозрение от себя, зная доподлинно привычки вашего… мужа.

— То есть, это я играла в «Монополию», я проиграла бюсту Заусайлова Пчелу, а потом…

— Нет, играл Жарский, а Пчела здесь ни при чём! То есть… Что я говорю? Не сбивайте меня! Вы воспользовались ситуацией и ввели следствие в заблуждение. Это всё тянет сразу на несколько статей Уголовного Кодекса. Статья двести девяносто четыре, — Степанов принялся загибать пальцы, — воспрепятствование осуществлению правосудия и производства предварительного следствия лицом с использованием своего служебного положения. До четырёх лет. Статья триста седьмая — заведомо ложные показания. До пяти лет. Статья двести девяносто два. Служебный подлог. До двух лет. Пройдёте по совокупности! — «Служебный подлог» в деле уж никак не прорисовывался — его Степанов добавил просто так, в запале и для острастки.

Слушая его, Ольга Ильинична не проронила ни слова. И лишь теперь позволила себе улыбнуться, самыми краешками губ:

— Спасибо, хоть умышленное убийство мне пока не инкриминируете. Статья сто пять. До двадцати лет. Или пожизненное заключение. И какая муха вас сегодня укусила… Юра?

Степанов, глядя на неё оловянными глазами, лишь выпятил вперёд грудь и потряс указательным пальцем перед собственным носом:

— Я вас попрошу!.. — Степанов выталкивал из себя слова, словно освобождаясь и от чар прекрасной и преступной Ольги Ильиничны, и от пропитавших всё его существо болезненных испарений промокшего насквозь, сошедшего с ума города. — Я вам не Юра!.. А Юрий Аркадьевич Степанов. Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры э-э… — он на секунду запнулся, но всё же добавил и не без пафоса, — Российской Федерации!

В пивном ресторанчике «Рак на горе», занимавшем просторный сводчатый подвал на улице Большой Казанской, посетителей можно было пересчитать по пальцам. Причём одной руки, если не учитывать бармена за стойкой и троицы профессионально весёлых официанток в длинных кожаных передниках.