Он никогда не видывал такого, лишь знал легенды о подобных захоронениях. И помнил наизусть имена выдающихся полководцев, к которым, как он теперь понимал, принадлежал теперь сам. Да, похороны в хрустальном гробу — это для избранных. Для таких, как он.

Старый воин умирал счастливым…

— Успокойся, малыш, я его вытащила, — тётка Наталья прижала пахнущую спиртом ватку к холке Мышкина. — Вот, смотри, экий кровопивец! Мы его в лабораторию отнесём — вдруг заразный.

Тётка Наталья полюбовалась клещом, которого кинула в стеклянную баночку из–под майонеза. У неё в коляске мотоцикла, в аптечке, было и масло, и пинцет для извлечения этих паразитов, которых с каждым годом становилось всё больше. Одного не могла понять тётка Наталья. Как этот домашний пёсик с лысым горячим телом и смешными кисточками на ушах и хвосте оказался посреди просёлочной дороги?

Мышкина била мелкая дрожь и он жалобно поскуливал. Но не оттого, что в него впился клещ, и даже не от нехитрой операции по его изъятию. Просто Мышкин впервые в жизни потерялся.

— Эх, бедолага, — вздохнула Наталья. — Придётся нам с тобою в город возвращаться. Хозяйка тебя поди обыскалась…

И тут благосклонное небо словно раздвинуло свои облачные ширмы и явило городу и миру солнце! Во всей его истинной и тёплой красоте. И стих ветер, ещё минуту назад едва не срывавший с голов шляпы.

По толпе на Соборной площади пробежал ропот восторга.

— Запускай! — приказал Шаров Игнатьеву.

Над площадью, навстречу солнцу, понеслись звуки российского гимна.

А взгляды людей, заполнивших всё пространство вокруг собора, сошлись в одной точке.

Со стороны Крестовой улицы на Соборную площадь медленно и торжественно вступал всадник на белом коне! Круп коня покрывала попона с тихо звеневшими бубенцами. Всадник же был одет как древнерусский богатырь с картины Васнецова — в богато вышитую рубаху, сапоги со шпорами и кольчугу. Голову его венчал островерхий шлем. Оружия, впрочем, при нём не наблюдалось. Это был исключительно мирный всадник.

Восторженная толпа медленно расступалась, охотно пропуская всадника в самый центр площади.

— Да это ж он! Наш Витя Сухов! — раздался зычный голос из толпы. Голос принадлежал Вовану. — Ура Сухову!

— Ура! — стройно подхватили специально обученные люди.

— Ура! Ура! Ура! — отозвалась уже и толпа.

Это был, конечно, миг торжества. Больше всего Сухову хотелось сейчас издать громогласный клич и повести за собой готовых на всё людей. Но именно этого делать было никак нельзя — строго–настрого. Генералов накануне инструктировал чётко и жёстко: «Агитация в последний день запрещена. Молчи как рыба. А то запросто снимут с выборов!»

Но за Сухова всё сделали другие. Он лишь снял шлем и приветственно помахал им. Толпа восторженно заревела. Многие тянули к Сухову руки. Но вовсе не для того, чтоб стащить его с коня. Люди стремились хотя бы прикоснуться к ожившему воплощению легенды. Толпа наседала. Ситуация, кажется, начинала развиваться в опасном направлении. Так и задавят невзначай — хоть с конём, хоть без коня!

Что ж они молчат?! — пронеслась в голове Сухова паническая мысль.

Но Вован с Николай Николаевичем, хотя и дали толпе некоторую слабину, о задаче своей не позабыли.

— Люди! — воззвал Николай Николаевич.

— Земляки! — подхватил Вован.

— Сограждане! — вновь вступил Николай Николаевич. — Айда за нами!

— Куда?! — пронеслось над толпой.

— На выборы! На участки! Новому мэру присягать!

И хотя имя названо не было, каждый теперь и так знал, за кого отдаст свой голос.

— Полный отбой! — отдал по мобильному команду Палыч.

Сначала тонкие ручейки, а потом и полноводные потоки потекли с площади в сторону избирательных участков. Навстречу им обратно тянулись стайки собак — чуя, что теперь здесь можно будет поживиться вкусно и безопасно. Кошачье племя они с собой не взяли. А крысы и вовсе сгинули то ли по подвалам, то ли в водах Волги.

Сухов живым безмолвным памятником гарцевал на площади.

Эмчеэсники в гражданке потихоньку принялись собирать в вещмешки картонные коробки, во множестве расставленные вокруг собора и по окружности Соборной площади. Никто так и не догадался, что внутри коробок были спрятаны новейшие отпугиватели животных.

Майор Свистунов прощально махнул рукой капитану «Ирбиса». Катер на воздушной подушке вновь запустил свои гигантские винты. Ещё недавно выполнявшие роль мистических ветродувов, отогнавших с площади всю летучую гнусь. «Ирбис», словно приподнявшись на цыпочках, неторопливо сполз с берега на волжскую гладь.

«Аннушки» сельхозавиации, сделав дело и разогнав облака, возвращались на родной аэродром. Запасов сухого льда и жидкого азота хватило в самый раз.

Над всем Великоволжском сияло голубое, безоблачное небо.

Лейтенанту Глазьеву повезло как утопленнику. Почему именно ему выпало дежурить по УВД в День города? Теперь его коллеги дегустируют мёд, а он сиди себе как пыльным мешком ударенный у телефона и принимай сигналы от населения!

И ладно бы по делу звонили. Ну, подрался кто, или муж в жену сковородкой запустил. А то с самого утра какая–то ерунда. То кот пропал, то собака. Скоро про хомяков звонить начнут! Если уж заводишь себе живность, так и следи за ней. Как говорил Лаперуз: ты в ответе за того, кого приручил. Или это был не Лаперуз? Но по любому — говорил правильно.

А то кричат нечеловеческим голосом: пропала собака! Щас, я всё брошу и побегу искать твою китайскую, хохлатую… Дамочка со стервозинкой в голосе по поводу этой китайской звонила уже трижды.

Глазьев вздохнул и достал из сумки бутерброды. С сыром — хорошо. С колбасой… Он понюхал колбасу, та пахла вполне прилично. Сыпанул в стакан пакетик растворимого кофе, залил кипятком.

Но — кто бы сомневался? — поесть не удалось. Новый сигнал поступил как раз в тот момент, когда Глазьев поднёс бутерброд ко рту. Матюгнувшись, он нажал кнопку громкой связи и гаркнул:

— Лейтенант Глазьев! Что у вас? Кошка?

— Не у нас, а у вас, — вкрадчиво сообщил неестественно низкий голос, — И не кошка, а взрывное устройство. На избирательном участке, в школе…

— Номер?! Номер школы? Кто говорит? — всполошился Глазьев.

Но в ответ услышал лишь короткие противные гудки.

Безутешная Вика уже и плакать не могла. И вроде никогда особой сентиментальностью не отличалась. Скорее уж — профессиональным цинизмом. И нате вам: растаяла едва не до потери интереса к жизни. К выборам — уж точно.

— Вика, ты же психолог! Возьми себя в руки, — уговаривал её Генералов. — Есть же у вас там какие–то аутотренинги, в конце концов. Да и найдётся наш Мышкин. С его редкими породными свойствами трудно в таком городе затеряться.

— Да уж, — всхлипывала Вика, — его, поди, кто–нибудь прикарманил… А меня уже все местные милиционеры ненавидят…

— А это уж ты с чего взяла? — поправил очки Генералов.

— Только слышат мой голос — сразу трубку бросают!

Палыч, находившийся ровно в противоположной фазе настроения, всё ж снизошел и до Викиных проблем:

— Давайте я, Виктория Вячеславовна, эмчеэсникам позвоню. Они ребята…

Вика как ошпаренная вскочила с подоконника:

— Нет, только не эти! Они моего Мышкина и угробили своими распугивателями! Живодёры! Ещё неизвестно, что теперь с психикой этих бедных животных будет… — похоже, Вика страдала не только по пропавшему Мышкину, но и за весь великоволжский животный мир.

Случайно глянув в зеркало, Вика обнаружила, что потекла тушь и тут же исчезла в направлении туалетной комнаты. Сантименты сантиментами, но о внешнем виде на работе забывать было не в её правилах.

— Палыч, ты и впрямь эмчеэсникам звякни. Может, найдут?

— Давно бы позвонил, — пояснил Палыч. — Да они телефоны поотключали. Гуляют, поди, после ратных подвигов–то. Напрягли мы их сегодня. Ну, не по спецсвязи же их вызывать?.. А наш этот, фрукт, чуть всё дело не угробил. Сейчас–то вон — по городу гарцует, автографы раздаёт…