Из конторы путь Котова лежал в самый центр столицы. В самые пробки, но это не пугало его. Сердце работало, как пламенный мотор. Да и мотор машины не барахлил. По статусу было не положено — ведь это была «вольвочка» цвета давленой сливы. И не какая–нибудь там ношеная, секонд–хэнд буржуйская, а новёхонькая, с иголочки, из магазина. Да, на такой машине грех было не прокатиться по центру:
— Эх, да вдоль па Питераской! Па Твераской, Ямеской, — пел Стас, медленно передвигаясь в толпе машин. — Да ты любушка, эх, га–алубушка! — слова он помнил плохо, но повернуть вовремя на бульвар не забыл. — Ну пацелу–уй, ну пацелу–у–уй ме–е–еня-а! Да кума ду–у–ушечка-а-а!
Песни хватило как раз до дома Герцена. Въехал Стас прямо во двор института и припарковался между студенческой столовкой и спортплощадкой. Он вышел из «сливы», огляделся вокруг и на всякий случай снял дворники. Поколебавшись, розы оставил на заднем сидении. Потом, в какой–нибудь светофорный тайм–аут, он небрежно обернётся и с улыбкой Алена Делона скажет:
— Да, кстати, это тебе! — возьмёт шуршащие целлофаном розы и протянет самой прекрасной девушке на свете.
А она засмущается, спрячет лицо в цветах и смущённо, искоса будет поглядывать на него, Стаса, наслаждаясь ароматом цветов и «Армани».
Около памятника Герцена толпились весёлые студенты. Похоже, военный праздник они считали не самым плохим поводом.
— Ребята, Анну Сидорову с четвёртого курса где можно найти? — вежливо обратился к ним Стас.
— Давай! — вместо ответа лохматый рыжий парень, похожий на реинкарнацию сенбернара, протянул ему початую бутылку водки.
Стас пожал плечами и «дал». Водка оказалась холодной, что, собственно, было совсем не удивительно. На таком–то морозе! Глоток обжёг горло.
— Сидорову никто не видел? С четвёртого? — отдышавшись, спросил Стас.
Сенбернар, тряхнув головой, вновь протянул ему бутылку. Видимо, он считал, что этот ответ универсален. Стас отрицательно покачал головой:
— Сидорову… — почти безнадёжно повторил он.
— С драматургии? — наконец, сжалилась высокая девица в коротком кожаном плаще. Она была в тонких колготках и с красными от мороза коленками.
— Точно! — обрадовался Стас.
Девица выпустила колечком дым и посоветовала, кивнув на бело–жёлтое здание:
— Иди в главный корпус. У них там семинар затянулся. Я тоже Пашку жду, — несколько нелогично объяснила она, вновь затягиваясь.
— И смотри, как бы тебя не опередили, старик, — вслед Стасу сказал сенбернар. — Сидорова у нас ажиотажным спросом пользуется. Её тут уже какой–то хмырь с утра искал.
— Какой ещё хмырь? — остановился Стас.
— Спортсмен в синей куртке, — заржал сенбернар и очумело уставился на бутылку в руке. Бутылка почему–то была пуста. Интересно, почему?
Закинув в себя ментоловую конфетку, Стас послушно двинулся ко входу. Но заходить в кузницу литературных талантов ему не пришлось: Нюша шла навстречу в распахнутой дублёнке и чрезвычайно возбуждённая:
— А я тебе говорю — затянуто! Я чуть не умерла от скуки, — она смешно сморщила нос, не глядя на собеседника.
— Ты не поняла, Ань, — маленький смуглый парень чуть не подпрыгивал, заглядывая Нюше в лицо. — Там специально нагоняется тоска, чтобы потом финалом — бах! И по мозгам! По мозгам!
— Да хоть по яйцам! — возмутилась Нюша. — У тебя к этому времени весь зал в кому впадёт!
— Дура! — заорал смуглый, резко сворачивая к Герцену.
— Да пошёл ты! — заорала в ответ Нюша. — А ты откуда? — изумилась она, натыкаясь на расплывающегося в улыбке Стаса.
— За тобой! — честно признался он. — Это кто, Пушкин? — спросил он про смуглого.
— Сидорова, я подумаю! — уже от памятника крикнул тот.
— Почему Пушкин? — удивилась Нюша. — Герцен.
— Да я не про памятник! — и Стас засмеялся, рассыпая своё «хе–хе–хе».
— А–а–а… Это Пашка Волков, дружбан мой, — и она помахала Пашке рукой, едва не задев Стаса по носу. — Ой, Стас, извини, чуть не стукнула!
— Ничего, можешь даже стукнуть. Мне только приятно будет, — Стас вновь засмеялся. — Поехали, пообедаем? — Он щелкнул кнопочкой на брелке и красавица — «вольво» послушно пискнула.
— Ух ты, — восхитилась Нюша. — Это что, твоя?
Она открыла дверцу услужливо пискнувшей машины, не заметив, как в снег упал листок из блокнота. Листок был заткнут в щель дверцы и на нём была нарисована нехитрая формула и, как подпись художника — маленькая стрекоза.
— Моя, — скромно признался Стас. — Ну что, едем? Хочешь, в «Золотой дракон» или…
— Я к Гоше в Лужу обещала, — заявила Нюша. — Сегодня ж праздник у девчат. Пить будем, гулять будем. Ну и говно же Пашка написал! Фу-ф! — веселясь, она устроилась на переднем сидении. — А что, прикольная машинка! Мне нравится!
— Ну, поедем в Лужу, — согласился Стас. — Сейчас, — он повернулся боком, чтобы достать букет.
Нюша увидела его начинающую лысеть макушку.
— Это тебе, — гордо протянул он ей роскошные белые розы.
— Спасибо, — она спрятала лицо в цветах.
Йес! Сработало! Сейчас, сейчас она посмотрит на него ТАКИМ взглядом и скажет…
— Ох, — сказала Нюша, разглядывая собственный палец, — укололась, блин!
***
— Георгий Валентинович, тут люди приехали! — голос Верочки, кассирши из «Царь–игры», был испуганным. — Говорят, поговорить хотят.
— Что за люди?
— В чёрном.
— Сколько их?
— Трое.
— Сейчас буду. Пусть подождут.
Гоша про себя чертыхнулся. Как всё не вовремя! И Нур уехал в аэропорт провожать родственников, и Лёвку он сам отправил затариваться на праздник.
Возле павильона «Царь–игры», у самого входа, стоял чёрный джип «чероки» с подмосковными номерами.
Гоша ожидал увидеть классических отморозков, этаких бультерьеров с надорванными ушами и боевыми шрамами, но обнаружил внутри павильона троицу на удивление пристойного вида. На их профессиональную принадлежность указывало лишь то, что все трое были в чёрных кожаных куртках, чёрных рубашках и чёрных же джинсах. Правда, одёжка их была всё–таки разного фасона. Плюс, конечно, короткие стрижки, мощные затылки и взгляды исподлобья. Но всё–таки черты их, пусть и с некоторым допущением, можно было охарактеризовать как умеренно интеллигентные. Они больше напоминали ряженых актеров из какого–нибудь провинциального ТЮЗа, чем настоящих бандитов. То ли бывшая интеллигенция потянулась в бандиты, то ли бандиты начали приобретать вполне человеческие черты.
Кроме этих троих, усевшихся в кресла, выглядывающей из–за конторки Верочки и Виктора, стоявшего у входа, в зале никого не было. Похоже, всех лишних уже выгнали.
Опять игрокам кайф обломали, — подумал Гоша. — Прям заколдованный павильон.
— Вы — хозяин этого заведения? — предельно вежливо поинтересовался тот, что посредине, высоколобый, с голубыми глазами. Видимо, старший.
— Ну, вроде как я, — пожал плечами Гоша и, развернув кресло, уселся напротив, хотя и чуть в отдалении от непрошеных визитёров.
Нет, всё–таки при ближайшем рассмотрении они были разными. Про себя Гоша окрестил их по внешним признакам: высоколобый, горилла и деревянный.
Общее впечатление приличности троицы складывалось, конечно, благодаря высоколобому. Хотя голубые глаза были посажены слишком близко, тонкий нос и правильно очерченные узкие губы облагораживали физиономию. Да и говорил он гладко, по–московски быстро.
У гориллы был шишковатый приплюснутый нос с неимоверно широкими ноздрями и длинные руки, которые он держал как горилла, загибая пальцы вовнутрь. Казалось, вот–вот зачешет правой рукой под левой мышкой, а левой ловко поймает в глубинах чёрной одёжи блоху. Но злобы в нём не наблюдалось. Этакая мирная, даже улыбающаяся горилла.
Лицо деревянного было каким–то недоделанным. Словно народный умелец, начав обрабатывать полено, был вынужден срочно прервать работу. Чтоб самогон не остыл. Да так и не вернулся к произведению — первач оказался слишком хорош. Зато сложён деревянный был на славу. Прямо викинг в чёрном.