Литмир - Электронная Библиотека

Зазвонил мобильный телефон — единственное, на что Люси Джо потратила деньги после шоу Нолы, — и она рванулась к нему с кровати в безумной надежде, что это звонит потенциальный работодатель. Это в двенадцать-то ночи!

— Звонок от Риты Эллис за ваш счет, будете разговаривать? — спросила оператор.

Люси Джо мысленно застонала. Звонит ее мать!

— Конечно, — ответила она оператору. — Привет, Рита. Как дела?

На другом конце линии молчали.

— Не буду тебе врать, — наконец мрачно произнесла Рита, голос у нее был хриплый, — дела хуже некуда. На днях пришлось делать операцию Фэй Данауэй.

“Вот она, моя погибель”, — подумала Люси Джо. Фэй Данауэй была одна из шести кошек Риты, которых она нежно любила и непременно называла в честь кинозвезд — другой своей страсти.

— Когда она отказалась есть свой любимый “Ямс”, я сразу поняла: с ней что-то не так, — продолжала Рита. — На Фэй это не похоже.

“Господи, хоть бы раз, один-единственный раз в жизни она позвонила узнать, как я живу… поздравить с днем рождения. Да что угодно, а то всегда одно и то же — денег попросить”.

— Радуйся, Люси Джо, что ты припеваючи живешь в Нью-Йорке и тебе не приходится честным трудом зарабатывать себе на жизнь в Дейвилле.

— Поверь, Рита, “припеваючи живешь” про меня никак не скажешь, — сказала Люси Джо, поднося к губам пузырек, чтобы вытрясти из него последние капли сиропа “Найкил”. Ей никак не удавалось довести до сознания Риты, что зарабатывала она в Нью-Йорке совсем немного.

— А мне-то каково — дышать день и ночь лаком для ногтей.

Насколько Люси Джо помнила, ее мать делала маникюр вовсе не целыми днями, и даже не каждый день, а исключительно когда ей вздумается. Найдет вдруг такой стих — поработать, или нужда прижмет. Знала Люси Джо и то, что все заработанное до последнего цента Рита тратила на безобразные фигурки для газона, боди-арт и поездки в Лос-Анджелес, куда она отправлялась раз в два года поглядеть на своих любимых кинозвезд. Мало того, Рита уже два раза просила у нее денег под предлогом операции Фэй. Одно из двух: либо кошка побывала под ножом хирурга чаще, чем актриса, в чью честь она названа, либо ее мать врет.

— И тут как гром средь ясного неба: нужна операция! Пришлось мне истратить все, что я скопила для своего прототипа.

— Твоего прототипа?

— Ну как же, я рассказывала тебе о моих акриловых ногтях с портретами знаменитостей. Детка, я же художница! У меня есть набор с лицами Брэда Питта и Анджелины Джоли и их детишек, есть с героями “Далласа”. Пришлю тебе горсть ногтей, — Рита засмеялась своей глупой шутке, — как только будут готовы. И тогда мы с тобой откроем дело.

— Мы?!

Открыть вместе с матерью дело? Нет, лучше уж она будет питаться объедками из ресторана. Но как бы там ни было, Рита при всех своих недостатках одна, без чьей-либо помощи растила Люси Джо. Отца своего Люси Джо не знала, потому что и Рита не могла с достаточной долей уверенности вычислить его среди нескольких возможных кандидатов.

— Сколько тебе нужно? — спросила Люси Джо, слегка затосковав от необходимости опустошить свой сберегательный счет, на котором и так почти ничего не оставалось.

— С двумя сотнями я смогу выкрутиться, детка.

Значит, у Люси останется на все про все сто долларов. Что ж, будет питаться одним только супом, пока снова не найдет работу, ведь ей нужны деньги и для того, чтобы распечатывать резюме и оплачивать мобильный… Ладно, с божьей помощью ей удастся найти что-нибудь еще до того, как настанет время вносить плату за квартиру.

— Сто пятьдесят тебя устроит? — спросила Люси Джо, кусая губы. Мелькнула было мысль признаться матери, что ее выгнали с работы, но Рита тут же начнет уговаривать ее вернуться в Дейвилл, а Люси Джо этого не вынесет.

— Врать не буду, — сказала Рита, — лучше бы, конечно, двести.

Люси Джо вздохнула.

— Утром вышлю.

— Молодец. Пошли ускоренной почтой, если не трудно.

11.59, полночь

Разглядывая пятно на потолке, Люси решила прокрутить в голове свою жизнь, чтобы вспомнить, случалось ли с ней что похуже. Последствия ее публичного позора во время дефиле у Нолы оказались не такими катастрофическими, как она боялась. В блогах появилось несколько фотографий, но на всех — о чудо! — ее лица было не разобрать, так что ей удалось остаться неузнанной. Даже скандал у Нолы разрешился для нее неожиданно буднично — на следующее утро посыльный принес несколько личных вещей, что она держала на работе. Двое-трое бывших сотрудниц позвонили узнать, как она; ее приятельница Дорин, мать-одиночка и швея-золотые руки, даже предложила кое-кому порекомендовать. Но на третий день после того, как она неожиданно потеряла работу, телефон звонить перестал.

Последние две недели она целыми днями металась между отделением “Федекс”, почтой и районной библиотекой с бесплатным интернетом — серый треугольник флюоресцирующих огней и раздраженных служащих, — пытаясь найти хоть какую-нибудь работу. Но пока ничего не получалось. “Самое неподходящее время в году для поисков работы”, — твердили ей со всех сторон. К тому же и экономика на грани кризиса, почти все предприятия наложили запрет на прием новых сотрудников, некоторые проводят сокращение штата. Никакой компенсации при увольнении от Нолы Люси Джо не получила, тут и говорить нечего. Она зарегистрировалась как безработная, но первого пособия, которого, к слову, не хватило бы даже на оплату квартиры, надо было еще ждать и ждать.

Часы отпустили на волю еще одну заложницу-минуту. “Я все надеюсь чего-то добиться, а ведь это, наверное, просто смешно. Надо наконец взглянуть правде в глаза. Наверное, мне надо просто вернуться домой и больше не рыпаться”. Эта мысль была для Люси Джо как удар под дых.

Был еще один вариант, и с каждым днем он все чаще прокрадывался в ее сознание. Уайет Хейз IV.

Обещали, что пойдет снег, похолодало, самое время надеть норковую шубку.

— Именно такой день заказала бы для своих похорон сама Лилиан Эджелл, — сказала Доротея Хейз своему сыну Уайету, когда они входили в церковь Святого Джеймса. Дотти, как ее все называли в свете, прилетела из Палм-Бич отдать Лилиан последний долг и потребовала, чтобы Уайет сопровождал ее, как тот ни упирался.

Лилиан Эджелл, гранд-дама, державшаяся на высоте своих позиций до последнего вздоха, то есть до девяноста трех лет, составила сценарий своих похорон задолго до этого дня, тщательно продумав все детали — от изысканных цветочных композиций (белые лилии, пионы, бульдонежи, орхидеи “венерин башмачок”, душистый горошек и голландские тюльпаны с бахромчатыми лепестками) до списка гостей (ровно двести придирчиво отобранных друзей и ни человеком больше). Она мучительно страдала в последние годы, представляя, как бездарно один из ее бестолковых сыновей или, что еще хуже, одна из ее не в меру ретивых невесток обставят ее проводы в мир иной, и потому взяла дело в свои руки.

Было 16 декабря, и хотя многие из друзей Лилиан уже отбыли греться на солнышке или кататься на лыжах, церковь была заполнена теми, кто остался в Нью-Йорке, чтобы участвовать в блестящей суете праздничных развлечений. После разгула веселья с морем выпитого шампанского посещение скорбной церемонии было чуть ли не отрадной передышкой.

— Вон Кортни Леннерт, — сказала Дотти Уайету. Они сидели на шестой скамье, как и всегда. — Ей надо бы приколоть бейджик. После всего, что она с собой сотворила, ее не узнать.

— М-м-м-м… — отозвался сын.

— Ты меня не слушаешь.

— Не слушаю, — согласился Уайет. Он думал о Лилиан Эджелл; как он подозревал, о ней здесь думали немногие. Она прожила жизнь, которая заслуживала некролога на целую полосу в “Нью-Йорк таймс”, и была осколком времени, которое безвозвратно уходило в прошлое, времени, когда тон в высшем свете Нью-Йорка задавали так называемые золотые четыре сотни семей и при этом проявляли щедрую заботу об общественном благе. Рано овдовев, Лилиан больше не выходила замуж и посвятила свою жизнь благотворительности. На ее пожертвования было построено одно крыло Метрополитен-музея, она поддерживала еще несколько важных центров культуры и искусства в Нью-Йорке. “Вот кто достойно прожил свою жизнь”, — думал Уайет. Он и сам был филантроп и тоже вносил посильную лепту в доброе дело: каждый год выписывал Музею Вандербильта и Музею американского наследия чеки на такие огромные суммы, какие только могли одобрить его бухгалтеры, однако настоящего удовлетворения это не приносило. Хотелось чего-то другого, но он сам не мог определить чего именно. Может быть, так редко ощущаемой уверенности в том, что в жизни есть какой-то смысл. Выписать чек на миллион долларов может кто угодно — ну, почти кто угодно, — но Уайету иногда страстно хотелось почувствовать, что он сделал нечто такое, на что способен только он один.

13
{"b":"547689","o":1}