Задумался Шараф, и подсказало ему сердце, что, скорее всего, новичок оказался предателем.
Не хотелось верить, но ведь никто, кроме новичка и Зината, не знал, кто такой Рубцов. В Зинате Шараф был уверен, как в себе самом. Значит, новичок…
А где же Зинат? В тот же день узнал Шараф: попал в засаду парнишка.
И тут совсем уж затосковал храбрый разведчик. Решил все сделать, что можно и чего нельзя, только бы спасти Зината Сайфуллина.
Да вот под теми самыми тремя соснами самого его настигла вражья засада. Теперь сомнений не оставалось: новичок — предатель. Это он привел беляков к трем соснам. Он же и напал на Шарафа первым.
Подполз, как змея, сзади, хотел связать, да не тут-то было. Дал ему Шараф достойный отпор. Был бы предатель один, отправил бы его Шараф на тот свет. Да что с целым отрядом белых поделаешь!
Схватили Шарафа, повели.
Приводят в штаб.
Думал Шараф, что сразу его расстреляют, но белые ждали какого-то большого начальника, который сам лично пожелал допросить партизанского разведчика. Однако блюхеровцы наступали, и белые вынуждены были бежать из Иглино. Отступая, увели они с собою и пленных, в том числе Шарафа и Зината. Неподалеку от Кызылъяра их вывели на сельское кладбище, поставили к каменной ограде. «Делай с ними что хочешь», — сказал белый офицер предателю, который был в числе конвоиров.
Прицелился предатель и выстрелил. Шараф упал.
Затем палач медленно направил дуло своей винтовки на Зината.
Парнишка стоял не шевелясь и в упор смотрел на предателя. А тот почему-то долго целился, не стрелял. Может быть, его чуть-чуть смутил взгляд Зината? Кто знает. Но тот что-то крикнул.
Раздался выстрел. Но Зинат остался жив.
Он размахивал рукою, поднятой над головой.
— Ты что? — мрачно спросил предатель.
— Часы! Часы возьми, родителям моим передашь! — попросил Зинат.
Ухмыльнулся предатель.
Взял часы.
И, вернувшись на свое место, снова прицелился и снова выстрелил.
На этот раз Зинат упал.
Хоронить партизанских разведчиков белые и не подумали. Во-первых, они вообще не хоронили пленных, а во-вторых, надо было спасать свою шкуру: блюхеровцы были уже в двух-трех километрах от Иглино.
Похоронены Шараф и Зинат в братской могиле».
И старики умеют плакать…
Как стало ясно из записей, сделанных пионерами аула Кызылъяр, Шараф и его боевые товарищи похоронены были в братской могиле, неподалеку от аула.
Место это стало священным не только для жителей Кызылъяра, но и для многих других аулов.
Братская могила находилась на кургане Кактау.
Отряд юных следопытов не мог пройти мимо этой могилы. Было решено возложить венок и сфотографировать курган для «Партизанской книги».
Девочки собрали цветы и сплели венок, мальчики купили ленту и сделали надпись:
«Героям гражданской войны от пионеров-следопытов аула Тальгашлы».
Солнце стояло низко, и Фатима решила перенести возложение венка на завтрашнее утро.
Курган Кактау был виден издалека. Он возвышался величаво, казалось, облака окутывают его, охраняя вечный покой павших героев.
Настроение у ребят было какое-то особенное, словно они и сами были причастны к великим событиям прошлого.
Один только Мидхат думал о своем. Ему по-прежнему не давали покоя мысли о кладе.
Подойдя к Фатиме, он сказал:
— По-моему, Фатима-апай, нам надо завести еще одну книгу.
— Какую?
— Ну, для записи всяких находок… Ну вот, нашли мы, например, куртку. Надо ведь как-то это записать. А все эти «С. 3.»? И о них запись должна быть. А код, который был в рукоятке ножа? Но, по-моему, надо заносить такие дела не в «Партизанскую книгу», а в отдельную.
— Ну что ж… А ты как думаешь, Иршат?
— По-моему, правильно. А где сейчас этот код?
Мидхат словно только и ждал такого поворота разговора. Ему все хотелось, но казалось неудобным прямо спрашивать об этом Фатиму, и, собственно говоря, он ради этого и затеял разговор с вожатой об «особой книге». Опередив его, Иршат, сам того не зная, оказал ему добрую услугу. И сейчас, воспользовавшись моментом, Мидхат задал вопрос, который его волновал уже несколько дней:
— А что мы будем делать с этим кодом, а, Фатима-апай? Куда девать? Солить?
— Солить не будем, — ответил Иршат, которого никто не спрашивал, — а хранить надо обязательно.
— А можно на него еще разок взглянуть? — продолжал наступление Мидхат.
— Смотри, пожалуйста, — пожала плечами Фатима. — Но что ты там поймешь? Написано-то арабскими буквами.
— Ну и что? Да ведь в любом ауле найдется старик, который знает арабский шрифт!
— Так-то так, но разве можно первому попавшемуся старику показывать такие вещи! — возразил Юлай.
— Но надо вспомнить места, где зарыт клад, — упрямо произнес Мидхат. — Ведь, может быть, он даже где-нибудь здесь, под нашими ногами…
— Да что ты, спятил? — захохотал Иршат.
— Сам спятил! — обиделся Мидхат.
— Ты не дуйся, — уже серьезно сказал Иршат. — Раз документ секретный, его в милицию надо сдать.
— Нет, пожалуй, не в милицию, а в Институт истории, — заключила Фатима. — Ученые во всем разберутся. На то они и ученые. У них опыт: они ведь и в экспедиции ездят, и раскопки делают.
Нет, нелегко было Мидхату слушать это! Отдай ученым! Им-то что! Все написано черным по белому. Все готово. Иди доставай клад, и, может быть, два или три! Горшок золотых монет… нет — два, три, четыре! Нет — целый бочонок драгоценностей! А когда спросят, кто нашел, ответ будет простой: профессор такой-то, академик такой-то! И во всех газетах будут портреты этих важных стариков, которые сами-то ничего не искали и не нашли! Где же справедливость? Ну ничего, Мидхат сам будет искать и сам найдет! Один, без всякой посторонней помощи! Пускай Фатима держит бумажку в своем чемодане. На здоровье! Впрочем, в конце-то концов можно будет взять с собой кого-нибудь из ребят. Ну, Иршата, например.
Когда все легли спать, Мидхат подошел к Иршату и прошептал:
— Сейчас я иду на курган Кактау. Айда со мной.
— Зачем? Ведь завтра утром мы все туда пойдем, — сказал Иршат и повернулся на другой бок.
— Эх ты, лентяй! — обиделся Мидхат. — Да ведь кто знает, может быть, здесь как раз то тайное место, о котором сказано в коде!
— Знаешь ты кто? — пробормотал Иршат. — Псих психаческий, вот кто! Рехнулся ты на этом кладе.
— Не пойдешь — и не надо. Как бы потом не пожалел! Об одном прошу: язык держи за зубами.
— Нужен ты со своими тайнами! Валяй рой землю! Носом!
Мидхат вышел из палатки и, дойдя до кургана Кактау, направился к его вершине.
Оказалось, что здесь не одна могила, а целое кладбище.
Мидхат никогда не боялся кладбища. Поэтому он шел меж могилами спокойно, как по улице.
Но вдруг замер.
То, что он увидел, заставило его вздрогнуть и попятиться назад. Перед одной из могил сидел старик, тот самый старик с клинообразной бородкой, который не раз ускользал от Мидхата. Сидел и… плакал.
Мидхат спрятался за каким-то надгробием и несколько минут не мог прийти в себя.
Опомнившись, помчался к Фатиме.
Неприятность
После пристани Кызылъяр стала шире Караидель. А став шире, утихомирилась быстрая горная река, угомонилась, словно вырвавшись на свободу, на вольный простор. Тише стала, добрее.
Изменился и пейзаж берегов: вместо крутых отвесных скал все чаще стали появляться атласные полосы лугов, заостренные ели, а сосна уступила место вербе, липе и дубу.
Мирно текла теперь Караидель среди бархатистых лугов. Здесь трудно было ее узнать — настолько другим стал ее характер.
Извиваясь то вправо, то влево, словно выверяя и нащупывая свой путь, пройденный вместе с юными путешественниками, казалась она если не покорной, то, уж во всяком случае, гостеприимной и радушной. И словно раскрывала перед ребятами несказанное великолепие родных башкирских степей.
