— Французский посол, — шепотом ответил он мне.

Все внимательно слушали посла, который говорил очень тихо, и поэтому все тоже притихли и прислушивались к каждому его слову. Такая обстановка показалась мне непривычной, салон Югорской, помнится, оглашался воплями поэтов, а иногда и пьяными криками. Сегодня все напоминало салон Анны Павловны Шерер из известного романа графа Толстого.

— Русские войска спасли Париж, — важно говорил посол, — Франция в вечном долгу перед Россией. Когда-то Русь спасла Европу от нашествия монгольских орд. Теперь она спасает Европу от натиска тевтонских полчищ.

Такими словами посол закончил свой рассказ. Это были последние новости с фронтов только что начавшейся войны. Тогда никому не приходило в голову, что эта война, в первые дни которой русская армия спасла Париж, закончится, по сути дела, гибелью России, а все присутствующие в тот вечер в салоне Югорской либо обретут смерть, либо окажутся в изгнании. Не думал тогда об этом и я.

Югорская сидела рядом с послом. На ней было черное платье с легкими блестками, очень шедшее ей, она казалась каким-то демоном, вампиром. В ее огромных темных глазах вспыхивали голубые искры. Единственное, чего не хватало для полноты демонической картины, так это запаха серы в воздухе.

— Господин посол, мы вместе с вами радуемся победе, — улыбнулась Югорская. — Мы, женщины, готовы вдохновлять наших воинов на подвиги.

— Поверьте, господин посол, — вступил в разговор светловолосый человек лет тридцати в офицерской форме, — Александра Алексеевна способна вдохновить мужчину на самые сверхъестественные поступки.

Фамилия этого офицера была Милев. Его считали любовником Югорской, бессменно остававшимся при ней во время всех ее романов с другими поклонниками. Милев производил странное, неприятное впечатление. Высокий, стройный, подтянутый, с насмешливым взглядом холодных глаз, он обращал на себя внимание и казался каким-то вкрадчиво-жестоким. Его лицо — слегка вытянутое, с правильными чертами — было словно железным, мертвым.

Признаться, я бы побоялся стать на дороге такого человека.

— Охотно верю, — ответил Милеву посол.

— Но, господин посол, вы обещали прочесть нам из своего романа о княгине Долгорукой, — напомнила Югорская.

— Я рад выполнить свое обещание, если не утомлю присутствующих.

— Ну что вы. История княгини Долгорукой вызывает трепет сердца любой женщины.

— Я не могу похвастаться даром писателя. Мои записки — совсем не роман.

— Все, что касается судьбы женщины, — всегда роман, — игриво сказала Югорская.

— Я скромный дипломат. Удел всех дипломатов — мемуары. Нам не присущи откровения поэтов или глубины мысли господина Достоевского или графа Толстого. Мы свидетели времени. Ведь я своими глазами видел, как княгиня Долгорукая стояла на коленях перед телом покойного императора.

— Но ведь вы описываете роман императора и княгини, который происходил до вашего приезда в Россию?

— Да. Я слышал много интересных рассказов об этом. Я беседовал со многими, кто имел отношение к тем событиям. Мною двигало не только любопытство. Княгиня Долгорукая не сама, но связанные с ней люди оказали очень сильное влияние на ход политических событий. Кто знает, как бы сложились обстоятельства, не случись смерти императора… И хотя о многом я пишу с чужих слов, все-таки моя повесть — это изложение исторических фактов.

— Говорят, что иногда реальные факты увлекательнее и фантастичнее самой смелой выдумки, — сказал Милев.

— Возможно, — согласился посол, — и тем не менее я не художник, а скромный собиратель фактов. Мне кажется, что самый трогательный и романтический эпизод в моей повести — это описание, как во время похорон княгиня Долгорукая положила в гроб императора венок из своих чудесных волос, которые очень нравились ему. Но это факт. Так было на самом деле.

— Этот эпизод достоин поэмы, — сказала Югорская.

На том беседа закончилась, и начались приготовления к чтению. Посла усадили за небольшой изящный столик, он начал раскладывать рукопись, все поудобнее устроились вокруг него.

— Князь, вы тоже хотите послушать историю любви императора и княгини Долгорукой? — услышал я голос и, обернувшись, увидел княжну Голицыну.

Княжна была в черном платье, но оно не имело траурного вида. «Как странно, — вдруг подумалось мне, — убит князь Голицын. Фактический правитель страны. Если не правитель, то управитель. Четверть миллиона русских солдат двигаются на запад, чтобы остановить движение мощной германской армии, готовой захватить Париж. Посол Франции сидит в салоне законодательницы новой поэзии Югорской и собирается читать отрывок из своей повести о романе императора Александра II и княгини Долгорукой тридцатипятилетней давности. А дочь убитого князя Голицына стоит передо мной в черном траурном платье, совсем не похожем на траурное. Лицо ее сияет. Она влюблена — может быть, в меня. А я пришел сюда по настоянию Бакунина, которому нужна зацепочка для умозаключения, которое позволит раскрыть тайну убийства ее отца, тайну, которую я положу в основу романа в духе Конан Дойла, романа, который я решил написать, чтобы успокоить свое уязвленное самолюбие, а уязвлено оно было Югорской, холодно и безразлично прервавшей наш не успевший начаться роман».

— О чем вы задумались, князь? — продолжала княжна Голицына (видимо, моя задумчивость длилась дольше, чем это показалось мне самому, со мной такое часто случается). — Скажите, вы приехали, потому что я сказала, что буду здесь?

— Да, — торопливо ответил я и, как будто спохватившись, поправился: — То есть нет… — и, наверное, я покраснел.

Княжна мило улыбнулась мне и спросила:

— Вы будете слушать чтение посла?

Я пожал плечами.

— А вы?

— Я бы лучше поговорила с вами, князь. Давайте сядем вон там.

Княжна показала глазами на небольшой диван, стоявший в другом конце гостиной. Мы подошли к нему и сели. И в ту же секунду я почувствовал мгновенный укол — это был короткий взгляд Югорской, брошенный с другого конца комнаты. И в тот же миг посол начал чтение. Глаза Югорской исчезли.

— Посол читает по-французски, — сказала княжна.

— Я совсем плохо понимаю по-французски, — ответил я. — Я ведь не заканчивал никаких учебных заведений. Я получил скромное и отрывочное домашнее образование.

— У вас был гувернер?

— Нет. В нашей глуши не водились такие редкости. Наукам меня обучал отчим по своему разумению.

— Вас воспитал отчим?

— Да. Мой отец был убит на каторге.

— Как интересно, князь! За что же он попал на каторгу? — с интересом спросила княжна.

— Он был разбойником, — спокойно ответил я.

— Разбойником? — восхитилась княжна.

— Разбойником. Он грабил местных помещиков, которых считал виновниками смерти своей матери и своего собственного положения. Одним из виновников был мой дедушка. А моя мать — дочь моего дедушки — сбежала к этому разбойнику, а потом последовала за ним в Сибирь на каторгу.

— Князь, ваш рассказ потряс бы слушателей куда больше, чем повесть французского посла о романе княгини Долгорукой и императора.

— А я не стал бы рассказывать им эту историю.

— Но, князь, а чем же все-таки закончилась эта история? Мне вы ее расскажете?

— Вам — да, — сказал я.

Вся моя неловкость и смущение словно испарились. Мне казалось, что я давным-давно знаком с княжной и между нами давно существуют такие отношения, которые позволяют поверять друг другу любые тайны, в том числе и сердечные.

— История закончилась тем, что моя мать вышла замуж за князя Захарова. Но вскоре после того, как появился на свет я, — умерла. А князь воспитал меня, дал мне свою фамилию, титул и оставил вконец разоренное имение. И вот после его смерти я и решился уехать в столицу.