У парадного подъезда гостиницы «Астория», в номерах которой обитал Толзеев, я и Бакунин вылезли из коляски. Селифан должен был везти Акакия Акинфовича к Иконникову, а потом в имение Кучумова — оно находилось где-то в окрестностях Петербурга.

— Ближе к пяти часам загляни в ресторацию Егорова, может быть, мы с князем, если успеем, зайдем туда пообедать, — сказал Акакию Акинфовичу на прощанье Бакунин.

Мы с Бакуниным вошли в вестибюль гостиницы «Астория».

— К господину Толзееву, — начальственным тоном сказал Бакунин подбежавшему портье.

Я заметил, что, войдя в гостиницу, Бакунин изменился и стал похож на грозного барина. Может быть, он специально настраивался на встречу с Толзеевым. Хотя в дальнейшем я понял, что Бакунин имел свойство очень сильно меняться и внешне и внутренне соответственно обстановке и соответственно той среде, в которую попадал. То он имел вид утонченного аристократа, то неудержимого Дон Жуана, то ресторанного гуляки.

Интересно, все эти изменения происходили сами собой, без воли самого Бакунина (а первое впечатление мое было именно таким) — он не замечал их, или же он играл, как искусный актер, каждый раз надевал ту маску, которая ему требовалась в данную минуту.

Портье, по свойственной людям его профессии сообразительности, прекрасно уловил, что с этим посетителем шутки плохи, притом помня, что и Толзеев тоже не из обычных проживающих, тут же кликнул одного из коридорных, без дела стоявшего у конторки:

— Степан! Проводи господ в сотый нумер.

Степан, изобразив на лице самое искреннее желание угодить, торопливо побежал вперед, мы с Бакуниным двинулись следом за ним, поднялись по лестнице на второй этаж и по широкому светлому коридору, устланному роскошной ковровой дорожкой, подошли к двери красного дерева. Номера на двери не было, но коридорный постучал в дверь, спустя минуту из нее выглянуло чудовище огромного роста, с растрепанными волосами и лицом деревенского мужика, только что пробудившегося от сна после попойки.

— К господину Толзееву, — сказал ему коридорный и пояснил, словно сомневаясь, что это нечесаное чудище знает по фамилии своего хозяина, — к барину твоему.

Новоявленный Герасим, по крайней мере ростом и силою схожий с персонажем чувствительной повести господина Тургенева, распахнул дверь и впустил нас в прихожую номера. Впрочем, сравнение с Герасимом мало подходило к нему. Сомнительно, чтобы в груди этого великана когда-либо шевельнулось чувство жалости к какому-нибудь живому существу. И потому я мысленно переименовал его из Герасима в Полифема, несмотря на то что, вместо одного во лбу, на его лице можно было обнаружить в привычных местах оба глаза — злых и подозрительных.

Но вид Бакунина, грозный и барский, сделал свое дело, и Полифем угрюмо спросил:

— Как прикажете доложить?

— Бакунин Антон Игнатьевич по неотложному делу от пристава Полуярова.

Полифем отворил перед нами дверь, мы вошли в огромную комнату, служившую чем-то вроде гостиной. Полифем пересек комнату и скрылся за другой дверью. Три окна гостиной выходили на Невский проспект. Обставлена она была с обычной для дорогих гостиных номеров претензией на роскошь. За дверью послышались какие-то слова, и вскоре появился Полифем. Согнув голову, словно большой провинившийся пес, он прошел мимо нас в прихожую. Следом за ним вышел хозяин — Толзеев Лаврентий Дмитриевич.

Он был в мятом халате, голая грудь, поросшая рыжими волосами, выпирала наружу. С первого же взгляда Толзеев произвел неприятное впечатление. Казалось, репутация его соответствовала внешнему виду. Неестественно круглая голова, русые коротко стриженные волосы, белесые или рыжие брови, рачьи глаза, рыжие висячие усы, широкие скулы. И наглое выражение лица, и какая-то беспардонность во всем — в походке, в самой фигуре — производили отталкивающее впечатление.

Кроме того, возникало чувство, что этот человек чем-то опасен.

— Чем обязан? — недовольно спросил Толзеев, явно показывая, что не намерен ни представляться, ни вести с нами долгих разговоров.

— Бакунин Антон Игнатьевич, — тем не менее спокойно представился Бакунин. — А это князь Николай Николаевич Захаров, — представил он меня.

— Что вам нужно? — грубо спросил Толзеев.

— Побеседовать. Мы с вами не знакомы, но, надеюсь, вам не нужно пояснять, кто я.

— Не нужно. Знаю.

— Я по делу о дуэли с князем Голицыным.

— Дуэли в военное время разрешены. В полиции есть протокол. Там все изложено. Повторять я не намерен.

— Я хотел только уточнить кое-что.

— Пожалуйста. Уточняйте.

Толзеев даже не предлагал нам сесть. Казалось, что он готов двинуться на нас и вытолкать в дверь или смести со своего пути. Но ни сам Толзеев, ни его прием не смутили Бакунина.

— Вы знаете, что во время дуэли произошло убийство. Князь был убит выстрелом в голову. Ваша пуля попала в ключицу, нанеся серьезную, но не смертельную рану.

— Меня это не касается. Князь вызвал меня. Я сделал свой выстрел согласно правилам. Кто стрелял в князя, почему — не мое дело.

— Вы говорите, что вызов сделал князь?

— Да.

— Я бы хотел знать, как это произошло.

— Зачем вам это?

— Это может подсказать мне, кто мог сделать второй выстрел, убивший князя. Лаврентий Дмитриевич, скажите, а какова причина вызова?

— Это не ваше дело.

Бакунин не отвечал на грубость Толзеева, надеясь разговорить его.

— Лаврентий Дмитриевич, я понимаю, что между нами и князем произошла какая-то неприятная история. Конечно же, это ваше личное дело и дело ныне покойного князя. Суть в том, что кто-то ловко воспользовался этими обстоятельствами. Неужели вы не вдумывались, кто сделал второй выстрел?

— Никакого второго выстрела не было. Спросите у секундантов.

— Но раз в голове у князя оказалась вторая пуля, значит, второй выстрел был.

— Это не мое дело. Я не ищейка.

— Вот как?

— Да, господин Бакунин. Вот так. Ваше дело искать. Вот и ищите. А меня это не касается.

— Вы не очень приветливы, Лаврентий Дмитриевич. — По вежливому, почти ласковому тону Бакунина я понял, что он уже едва сдерживается. — А тем не менее нельзя сказать, что вас это не касается. Касается.

— Это каким же образом?

— Ну, во-первых, князь не сделал свой выстрел.

— Я ему не мешал.

— Князь не сделал выстрел по не зависящим от него обстоятельствам. Их я и хочу расследовать. Складывается впечатление, что вы заинтересованы в сокрытии этих обстоятельств.

— Ага! Так вот куда вы клоните!

— Будь князь просто ранен, он смог бы сделать свой выстрел. Сразу или, согласно правилам, в любое время. Вы знаете, князь стреляет без промаха.

— Я не боюсь вашего князя. И никогда не боялся. Поэтому и принял его вызов.

— Не сомневаюсь в вашей смелости. Однако второй выстрел бросает тень на вас. Трудно поверить, что произошло некое чудо и с небес упала пуля, угодившая князю в лоб. Второй выстрел, хотя его никто и не слышал, вернее, никто не слышал звука этого выстрела, сделан кем-то с определенной целью. Быть может, его сделали террористы, у них свои цели. А быть может, второй выстрел сделан с целью избавить вас от выстрела князя. Надеюсь, вы заинтересованы в том, чтобы…

— Я ни в чем не заинтересован. Уходите прочь.

— Погодите, Лаврентий Дмитриевич…

— Уходите прочь. Я не желаю разговаривать с вами. Вы ищейка — вы и ищите. Я не стану отвечать на ваши вопросы. Мне известны ваши цели.

Толзеев слегка подался вперед, в глазах его мелькнули искры азарта. Несомненно, он был прекрасным актером, актером от природы, остроумным, смелым и неожиданным.