— Сколько времени было? — спросил Бакунин.

— Времени? Приехали мы — я внимание обратил — в половине четвертого. А пока собрались, наверное, четыре.

— Когда разметили барьеры, где стоял Толзеев и где князь Голицын?

— Толзеев вон там, а князь вон там, — доктор указал рукой.

— Ну хорошо, дальше. Только как можно подробнее.

— Значит, разметил граф барьеры, ветки воткнул. Секунданты стояли вот здесь, где мы сейчас стоим. Карпищев, значит, и говорит: «Нацо бы о примирении спросить». Он, как мне кажется, переживал за Толзеева — друзья они. Все были уверены, что Толзееву несдобровать. Как мне потом Карпищев говорил, он, Толзеев то есть, стрелять не умеет, не приходилось до этого случая. Вызвал его князь в понедельник. В среду — дуэль. Так он во вторник отправился к господину Протасову научиться стрелять, но где там за один раз научишься — разве что попробовать.

— Вот как? — Бакунин насторожился. — А кто такой господин Протасов?

— Заведение. Обучаются все желающие. Из револьвера стрелять, а кто хочет — из винтовки. И даже из пулемета. Сейчас у него народу много — в основном, кто намеревается в добровольцы.

— И что же, он за плату обучает?

— Раньше за плату обучал — господ офицеров. А как началась война — бесплатно. Из патриотических побуждений. Сам он отставной офицер. Личность уникальная.

— М-да, — задумчиво протянул Бакунин. — Хорошо. Значит, Карпищев предложил спросить о примирении?

— Да. Граф Уваров пожал плечами. Второй — молодой, секретарь — он какой-то вроде как отсутствующий, меланхолический юноша. Карпищев и говорит: «Предложить противникам помириться — это обязанность секундантов согласно правилам». Тогда, значит, граф пошел к князю, а Карпищев к Толзееву — Толзеев-то совсем рядом стоял. Я слышал, как Карпищев сказал Толзееву: «Как секундант я обязан спросить вас, Лаврентий Дмитриевич, согласны ли вы примириться со своим противником?» Толзеев выглядел как будто растерянным. Он покачал головой, мол, нет, но посмотрел в сторону Голицына. Князь стоял подальше, я не слышал его слов, но по лицу было видно, что ответил отказом, причем решительно. И тогда и Толзеев сказал: «Нет, нет, никаких извинений». Потом граф и Карпищев вернулись обратно и граф сказал: «По правилам надобно осмотреть оружие».

— Голубчик, вот здесь поподробнее.

— Граф достал револьвер князя и продемонстрировал, что он заряжен. Револьвер, из которого стрелял Толзеев, был у Кучумова. Он тоже показал его графу.

— Скажите, доктор, вы ведь стояли совсем рядом?

— Да.

— Вы успели разглядеть револьвер, из которого стрелял Толзеев?

— А что его разглядывать? Самый обыкновенный револьвер. У Толзеева своего револьвера не было. Кучумов по просьбе Карпищева этот револьвер ему на время и предоставил.

— Граф осматривал, заряжен ли он?

— Да, осматривал.

— Вам не показалось, что револьвер великоват, может, чуть больше обычного?

— Самый простой револьвер.

— А вы сами хорошо стреляете?

— Особо похвалиться не могу, но владею.

— Хорошо, рассказывайте дальше.

— Ну, дальше — известное дело. Граф скомандовал: «Прошу противников в исходную позицию. На счет три сходиться. Раз, два, три». Князь двинулся к барьеру. Шел он медленно, спокойно. Руку с револьвером опустил. Толзеев же торопился. Широко так шагал, руку с револьвером вытянул вперед и все целился. Князь и пяти шагов не успел сделать, а Толзеев уже подошел к барьеру, прицелился и выстрелил. И вдруг видим — князь взмахнул эдак руками, и словно его кто ударил — опрокинулся.

— Князь упал на спину?

— Да, на спину.

— Второго выстрела вы не услышали?

— Нет. Второго выстрела не было. Как только князь упал, мы все тут же бросились бежать к нему. Подбежали, видим: князь лежит, руки раскинул, рубаха на груди кровью набухла. А во лбу… Во лбу дыра, и кровь маленькой струйкой сочится. Мы все застыли как вкопанные. Как же так могло получиться? Пока мы стояли, подошел Толзеев. Увидел — глаза вытаращил, револьвер уронил, смотрит на нас: «Господа, господа», — бормочет. Оно, конечно, дуэль дело такое. Каждый может и промахнуться и попасть. Но чтоб вот так — двумя пулями… Такое и в голову не придет.

— Ну, а потом?

— Я осмотрел князя. Одна пуля раздробила ему ключицу. Вторая — в лоб, мгновенная смерть. Отнесли князя в коляску. И поехали назад в Петербург.

— Толзеев что-нибудь говорил?

— Нет. Очень поражен был произошедшим. Ехали молча. Никто не ожидал. Уже когда приехали в город, Толзеева отвезли к нему в гостиницу, Карпищев спросил меня, кто должен сообщить в полицию. Как врач сообщить, конечно, должен был я. Я и сообщил. На другой день. Составили протокол.

— Скажите, а у кого остался револьвер, из которого стрелял Толзеев?

— У Кучумова. Это ведь его револьвер.

— Ну что ж, — закончил расспрашивать Бакунин, — идемте в автомобиль.

Мы поднялись наверх по той же тропинке, по которой спускались, и сели в автомобиль.

— А кстати, — обратился Бакунин к доктору, — какая в тот день была погода?

— Прекрасная. Солнечный теплый денек. Ветреный только очень.

— Скажите мне еще, любезный, — Бакунин на секунду задумался, — а вам не показалось что-нибудь странным?

— В тот день? Нет, в тот день не показалось.

— А в какой день показалось?

— Сегодня что-то показалось, только я понять не смог.

— Вот как? И что же это такое? В каком хотя бы роде?

— Когда мы стояли там, внизу, на лугу, я как-то осмотрелся… Я как-то привык все запоминать… И вот, когда мы там стояли, я осмотрелся… И как будто чего-то не хватает, как будто что-то не так, как в тот раз, третьего дня.

— Если вспомните, обязательно позвоните, — Бакунин достал из внутреннего кармана визитную карточку и протянул ее доктору.

Карточка была отпечатана на глянцевом золотистом картоне и украшена красивыми виньетками. Надпись на ней гласила: «Бакунин Антон Игнатьевич» — крупными буквами. И ниже буквами помельче: «Литератор». На обратной стороне, по-видимому, находился адрес и телефон. Визитную карточку Бакунина я видел первый раз. То, что на ней значилось «Литератор», бросилось мне в глаза, и позже я долго размышлял об этом. На доктора визитная карточка Бакунина произвела сильное впечатление.

— Благодарю вас, Антон Игнатьевич, за оказанную честь. Я ведь, знаете ли, читал ваше сочинение «Раскрытие преступления посредством логических умозаключений»[21]. Прелюбопытная книга.

— Вот как? — Бакунин, как все авторы, был скрыто тщеславен и чрезвычайно отзывчив на лесть.

Но доктор говорил искренне, он оживился, ему хотелось высказать свое мнение. Судя по всему, в книге Бакунина он нашел для себя много интересного.

— Что же вам в ней показалось любопытным? — спросил Бакунин.

— Тонко написано. Увлекает очень. Я знаю, даже многие дамы читают.

— Ну, голубчик, — лицо Бакунина расплылось в довольной улыбке. — Сугубо профессиональное сочинение. Для господ сыщиков, хотя они читать ленятся.

— Не скажите. Глубоко написано. Я ведь тоже, позвольте заметить, склонен к анализу, и логика меня привлекает. И вот то, что называется наблюдательностью. Иной раз и не хочешь, а примечаешь всякие детали. И каждый раз по поводу замеченного думаешь: «Странно как-то это». И в тот раз, в день дуэли, стоим мы на лугу и мне, помнится, тоже на ум пришло, что, мол, странно как-то все это…

— А что именно странно? То, что два человека стреляются? — спросил Бакунин.

Его отношение к доктору изменилось. Суетность и угодливость доктора, его лицо, показавшееся вначале и мне, и, наверное, Бакунину не очень приятным, как-то сразу определили к нему несколько пренебрежительное отношение. Теперь же, когда выяснилось, что он читал книгу Бакунина и имел о ней весьма лестное для автора мнение и, кроме того, самому ему не чужды кое-какие размышления, доктор показался в несколько другом, более выигрышном для него свете.