Я вспомнила письмо Саймона. Возможно, настоящей Сильвией была та, что выглядела невероятно испуганной, когда на лекции о работе сердца появился секретарь декана и сообщил, что приехала ее мать.

— Я не помню ни одного дня, когда бабушки и тебя не было бы с нами, — сказала я отцу. — Разве что в те выходные, когда ты оставил нас на ферме Греми Кэмпбелл. Помню, как она заставляла нас пить теплое козье молоко с вишневым пирогом без сахара.

— Да, были времена, — оживленно ответил папа, но его голос звучал немного наигранно.

— Но если ты так сильно хотел, чтобы мама вернулась, почему не слетал туда, чтобы забрать ее домой?

— Я пытался. В самом конце.

— Почему я этого не помню? — спросила я.

— Ты была маленькой. И с тобой была бабушка… Два чизбургера с картошкой фри и большую колу, — добавил отец, и только через несколько секунд я поняла, что он, видимо, подъехал к «Макдональдсу». — Да, «Мил Диал».

«Мил Диал»…

— Пап? — позвала я.

— Одну минутку, Холли. С другой стороны есть выезд? — прокричал он.

Выезд был, и папа вернулся к нашей беседе.

— Что ты говорила?

— Ты рассказывал, что произошло, когда ты решил съездить за мамой.

— Разве? Ну, она не очень обрадовалась, когда я появился там. И я тоже расстроился. Вообще-то, Холли, это не та тема, которую можно вспоминать с удовольствием. — Он грустно усмехнулся. — Забавно то, что у меня были все причины злиться, но именно твоя мама первой начинала кричать. И как всегда, не особо прислушивалась ко мне. Думаю, у меня еще есть четыре пенни.

— А ты не задумывался, что она злилась по той простой причине, что ты никогда не слушал ее?

— Ага, пожалуйста. Вы положили кетчуп в пакет?

— Ты не слушал ее! — повторила я, повысив голос.

— А что она говорила?

— Послушай меня!

— Кроме этого.

Наступила тишина, прерываемая жеванием и автомобильными сигналами, потом я сказала:

— Я не помню.

— Ну что ж, нас таких двое.

Повесив трубку, я поднялась на второй этаж и несколько раз прошлась туда-сюда по своей комнате — крошечной капсуле. Потом я решилась вновь вытащить из бумажника письмо Саймона. Мне почему-то хотелось перечитать его. Встречался ли папа с Саймоном Бергом в октябре 1983 года, когда приезжал на остров? Видел ли папа эту парочку? Внезапно я вспомнила, что письмо было написано за год до папиного приезда, когда мама пыталась порвать отношения с Саймоном.

В нашу последнюю ночь ты сказала, что все закончилось и что ради своих детей ты должна вернуться домой и попробовать возродить свой брак. Мне тогда показалось, что семейная жизнь у тебя разладилась давным-давно. Я думал, что твоя жизнь с человеком, которого ты больше не любишь, мало чем поможет твоим детям.

Должно быть, мама согласилась с Саймоном — или прислушалась к своему нормальному сердцебиению, — поскольку если у папы и была причина злиться, то лишь потому, что ее роман с Саймоном продолжался до самого вторжения в Гренаду. И только после этого она вынуждена была отправиться домой. Скорее всего, папа застал ее с Саймоном. Внезапно мне очень захотелось поговорить с кем-нибудь, кто знал правду, — возможно, с Джекси, а может, и с самим Саймоном. Но единственным свидетелем тех событий, номером которого я располагала, была моя бабушка.

Слушая гудки, я почувствовала, что непроизвольно сжалась, так как знала, что Ева почти всегда бежит к телефону, сбивая по пути лампы и переворачивая ковры. К счастью, она подняла трубку, ничего себе не сломав.

— Холли! — воскликнула она, на секунду обрадовавшись тому, что слышит меня, но тут же сменила тон: — Что произошло?

С бабушкой всегда трудно разговаривать, с ее точки зрения жизнь — это непрерывная череда проблем, которые нужно решать. Но в этот раз я испытала почти облегчение.

— Кем была Сильвия Беллинджер? — спросила я.

— О, милая, — вздохнув, сказала бабушка. — Ты что, уже забыла ее?

— Я помню Сильвию Кэмпбелл. Но я никогда не знала Сильвию Беллинджер.

— Она была прекрасна, — начала бабушка таким тоном, словно решила прочитать мне историю моей матери из сборника сказок. — Сильвия произносила торжественную речь на вручении дипломов в шестнадцать лет, потому что окончила школу, перескочив через два класса.

— Это я знаю, — прервала я бабушку, прежде чем она продолжила перечень маминых успехов в обучении. — Какой она была на острове?

Бабушка немного помолчала.

— В каком смысле? — уточнила она после паузы. — Сильвия была собой. Она была Сильвией.

Но она не могла быть Сильвией, поскольку Сильвия не ныряла с аквалангом, не взбиралась на вершины вулканов и не занималась любовью с человеком, который вовсе не мой отец.

— Когда ты туда ездила? — вместо этого спросила я.

Ева рассказала, что это было в феврале 1983 года. В сухой сезон. С отъезда моей матери прошло шесть недель.

— И на что это было похоже? — задала я следующий вопрос.

Ева вздохнула точно так же, как вздыхал мой отец, вспоминая о том, о чем не хочется вспоминать.

— Там было очень, очень мрачно. И жарко. Я помню длинные ряды тонких мертвых деревьев, стоявших вдоль дороги из аэропорта. Помню коров, которые паслись чуть в стороне от обочины; бедные животные выглядели больными, у них торчали ребра. А местные жители были черными. Я никогда не думала, что чернокожие могут быть настолько черными. Когда же я сказала об этом Сильвии, она очень рассердилась.

— Даже не представляю, почему она так отреагировала, — вставила я, думая о том, как описал мою бабушку Саймон. Женщина, «готовая играть в теннис, одетая в розовый купальник, с белыми волосами, уложенными в высокую прическу», была там явно не к месту.

— Сильвию очень разозлил тот мой визит, — продолжила бабушка. — Знаешь, мы всегда были близки, но в то время в наших отношениях появилась трещина. Она всегда была нежной, очень спокойной девочкой. А превратилась в новую, злобную Сильвию.

— И что же ее злило?

— Да все.

Я помолчала. Догадавшись, что бабушка не собирается продолжать, я спросила, встречалась ли она с мамиными друзьями.

Ева снова вздохнула.

— Да, там была эта девочка, Джекси. Почти неодетая. Весьма эксцентричная особа. И конечно же, был Виктор. С ним мы мило поболтали за обедом. Он знал все о политике, о школе и о том острове.

Бабушка вспомнила, что они ели — суп каллалу, который был очень похож на шпинат, — и как она уронила за обедом нож, а семь бродячих собак передрались, попытавшись его съесть.

— Сильвия говорила, что они так же вели себя, когда она уронила карандаш.

— А кого еще ты встретила? — спросила я.

— Там были гигант и какой-то азиат, — сказала бабушка, видимо имея в виду Тора и Эрнеста. Затем ее голос посуровел: — Еще там был какой-то еврейский парень.

— Саймон Берг? — спросила я.

— Как ты его назвала? Я забыла имя, — ответила она.

Но ты помнишь, что ела в тот день. И помнишь, что там было семь бродячих собак, а не шесть.

— Каким он был? — я не собиралась отступать.

— Скользкий, — с презрением произнесла она. Таким же тоном Ева говорила о Билле Клинтоне, словно президент однажды попытался ее соблазнить. — Он появился за обедом, — продолжила бабушка, рассказав, как Саймон прошел сквозь стаю дерущихся собак, чтобы подать ей руку. — «У вас такая прекрасная дочь, миссис Беллинджер», — произнес он с подчеркнутой чопорностью.

— С чего бы он вел себя так чопорно? — поинтересовалась я.

— Не знаю, но я не доверяла ему, — отрезала Ева, добавив, что, когда она спросила Сильвию о нем, моя мама стала очень раздражительной. — Сильвия сказала, что он не просто еврей, он наполовину индеец. Словно пыталась шокировать меня. «Индеец? — спросила я. — Разве он не знает о законе? Он мог бы поступить в любую школу в Штатах». Но он был не американским индейцем, как объяснила Сильвия, а индийским индейцем. «Индус!» — воскликнула я, а твоя мама поправила: «Нет, сикх». Когда я спросила: «А разве он не должен носить тюрбан?» — Сильвия съязвила, что он забыл дома свою ермолку, а потом возопила: «Господи, мама!» В первый раз я услышала, как твоя мать всуе упоминает Бога, — с грустью произнесла бабушка.