— Это ты была в депрессии после маминой смерти, — возразил Бен. — Это ты до сих пор не можешь смириться с ней. Я имею в виду, ты даже не… — Он внезапно замолчал.

— Я даже не… Что?.. — спросила я.

Я даже не поехала домой после той аварии. Я осталась заканчивать работу, хотя меня могли бы и заменить. Меня не было рядом с мамой, когда она умерла, потому что я не верила, что она может умереть. Я была так же наивна, как миссис Тимонс, и думала, что смогу удержать близкого человека одной только любовью. Я ни минуты не сомневалась, что присутствие моего отца обеспечит самый лучший уход за ней. Он же все-таки ортопед, а у мамы были сломаны кости. Я просто не понимала, что от количества врачей, находящихся в палате, ничего не зависит. Смерть все равно найдет дорогу к пациенту.

— Забудь, — сказал Бен.

— О чем забыть? — Я внутренне радовалась, что он не стал продолжать. Слишком больно было бы услышать, что я оставила маму именно тогда, когда она больше всего во мне нуждалась.

— Слушай, Холли, мне необходимо бросить семинарию, — настойчиво произнес Бен после небольшой паузы. — Я сейчас немного растерян.

— А как же твое призвание? — спросила я. — Как насчет духовной ответственности? Тебе повезло, ты смог общаться с Богом. А теперь ты собираешься…

— Открыть это другим людям? Извини, я не могу, — ответил он.

По какой-то причине я очень хотела, чтобы мой брат верил в Бога, Иисуса и чудеса. Я хотела, чтобы он верил за нас обоих. Мне казалось, что если он потеряет свое призвание, то, скорее всего, это произойдет и со мной.

— Ты говорил с отцом?

— Да, я сказал ему. Он, кажется, обрадовался и решил, что у меня теперь будет много свободного времени, чтобы помогать ему ремонтировать дом. Папа уже забыл, как просил меня во имя человеколюбия никогда не заниматься ремонтом. Помнишь, как я устанавливал заднюю дверь? — Бен хихикнул.

— А бабушка?

— Спросила, не могу ли я хотя бы получить доктора философии, а потом уже уходить. Когда я ответил, что не могу, она предупредила, что я на пути к превращению в ничто.

Согласно взглядам Евы, превращение в ничто было самым страшным, что только могло произойти с человеком, если не считать ареста. Превращение в ничто грозило безынициативным, глупым людям, обычно «шалопаям», которые не уделяют времени учебе, считая, что после старшей школы в жизни ничего интересного не случится. Как представитель среднего класса, я сама унаследовала этот страх превратиться в ничто.

— И что ты собираешься делать? — поинтересовалась я.

— Черт, я не знаю. Я даже не знаю, собираюсь ли я жениться. Возможно, я превращусь в ничто. Возможно, я уже ничто. Я странно себя чувствую. Я раньше никогда ничего не бросал.

— Ага, значит, скоро ты займешься самобичеванием, — произнесла я надломленным голосом, потому что с кухни донесся очередной взрыв смеха, ввинтившись болью в мой висок. Да что ж там такого смешного?

— Могу я с ней поговорить? — спросил Бен. — Она там? Она хочет со мной поговорить?

Судя по звукам из кухни, Алисия хотела проснуться и позавтракать вместе с Эдом Клеменсом.

— Ну… да. Она… Я позову ее, — сказала я. — Эй, помнишь Эдвина Клеменса из класса миссис Сэндлер?

— Кого?

— Того мальчика, с которым я сидела? Он пришел в конце года и уехал три месяца спустя. А миссис Сэндлер плакала, потому что он был ее любимчиком и…

— Я помню миссис Сэндлер, — перебил меня Бен, — но я не помню, чтобы она плакала.

— Ты не помнишь Эда? — спросила я. — Он был очень популярен.

— В третьем классе? Тогда никто не был популярен, Холли.

— Другие дети дарили ему шарики на Праздник воздушных шаров.

— Ой, подожди, тот парень… Он наступил на мою матчбокс[18]! В жизни не забуду! Я на каникулах играл с моими машинками, и мама всегда предупреждала, что я могу их потерять. А этот мальчик-с-шариками полез смотреть мою коллекцию и наступил на красный «корвет». Он его просто раздавил. Без причины! Мы с ним даже не разговаривали.

— А ты уверен, что это был не Николас Озлевски?

— Нет, это был не бедный Николас. Это определенно был новенький, которого все любили.

— Так вот, он здесь.

— Кто?

— Эд. Мальчик-с-шариками. Он живет в моем общежитии, которое здесь называют квартирой.

— И что он там делает?

— Работает в том же госпитале, что и я, — сказала я.

— Довольно странно. И он все такой же придурок?

— Ну, пока еще рано судить, — ответила я.

Вернувшись в кухню, я увидела, что Марианн злобно чистит морковку, Алисия, откинув голову, хохочет так неистово, что ей вполне было бы по силам в одиночку озвучить аудиторию комедийного шоу.

Эд рассказывал:

— Микки красовался на упаковках сухих завтраков, когда ему было около сорока лет. Последнее, что я о нем слышал, это то, что он умер, поедая кукурузные шарики и запивая их кока-колой.

— Это Бен, — сообщила я Алисии.

— Здесь? — спросила она, вся подобравшись. Ее глаза широко распахнулись, и она даже оглянулась, словно боялась, что Бен мог внезапно появиться в кухне.

— Звонит, — коротко произнесла я. Это прозвучало как приказ.

— Он злится?

— Поговори с ним и узнаешь. — Я смотрела ей в глаза до тех пор, пока она не сползла со стула и не вышла из кухни. Я чувствовала себя мистером Денверсом, который одним взглядом мог заставить человека повиноваться.

— Что за Бен? — поинтересовался Эд, когда Алисия покинула кухню.

— Мой брат-близнец. Ее жених. Тот мальчик, что наелся пластилина.

Эд обескураженно заморгал, но не решился прокомментировать услышанное.

— Я думаю, ты не обидишься. Я стащил немного твоего «американского салата». — Эд жестом указал на пакет. — Я люблю нарезанные кем-то овощи.

— Может, дать тебе тарелку?

Эд тыкал вилкой в листья латука, и я подумала, что если он не будет аккуратен, то может проколоть себе руку. Я уже представляла, как буду накладывать швы.

— О нет, есть из пакета — это самое интересное. Я чувствую себя астронавтом, — ответил Эд, улыбаясь и хрустя кусочком сельдерея.

— Правда? — Я поставила на место вынутую тарелку и с любопытством посмотрела на него. — А помнишь астропакс?

— Астропакс? — повторил он. Я смотрела, как его брови из нахмуренного зигзага превращаются в арку понимания. Эд поднял вверх палец и воскликнул: — Астропакс! Конечно! Как давно я не слышал этого слова!

Мы оба рассмеялись. Поскольку Марианн даже не подняла головы от своей морковки, я объяснила, обращаясь к ее затылку, что в начальной школе Мисти Крик астропакс временно заменил картонные упаковки для молока, и молоко начали продавать в тонких пластиковых мешочках.

Эд улыбнулся, заправляя непокорную прядь волос за ухо.

— Я любил астропакс. Соломинку нужно было вставлять только справа, чтобы пакет не порвался. Знаете, как обычно делают в космических «шаттлах».

— Мне все эти ухищрения казались глупыми, — сказала я, копаясь в буфете в поисках хоть чего-то, что могло быть куплено мною вчера. — Мы же не были в невесомости. Мы были обыкновенными детьми, подвластными гравитации, так с какой стати нам нужно было тянуть напиток через соломинку из их пакетика? Я мучилась от жажды весь третий класс.

— А я, наоборот, расстроился, когда они вернули картонную упаковку. Я знал, что ничего особенного не пропущу, уехав из Мэриленда.

— О, ты многое пропустил, — возразила я, думая о долгих годах с праздниками воздушных шариков, об открытых уроках и о том, как мы разучивали в музыкальном классе «Отдай свою маленькую любовь».

— Правда? — Эд уставился на меня с таким вниманием, что я поспешила отвести глаза — сначала от его взгляда, а потом от взгляда Алисии, которая уже закончила разговаривать с Беном и снова появилась в дверях. Я схватила первый предмет, попавшийся мне под руку, — это оказался пятифунтовый пакет с подсолнечными семечками. Похоже, они достанутся мне на обед.