— И что ты хочешь этим сказать? — спросила я.

— Я хочу сказать, что ты сегодня за ужином сообщила своему отцу не самое приятное известие.

Я терпеть не могу нравоучения, и еще больше мне не нравится вспоминать о том времени, когда мама уехала от нас. Тогда я страдала от ее отъезда почти так же сильно, как потом на похоронах. Я заметила, каким тихим показался мне дом в тот январский день, как отдавалось эхом тиканье дедушкиных часов в прихожей и как пахло подгоревшим мясом — явный признак того, что готовит бабушка. Когда я зашла в прихожую и сняла свои сапожки, Ева вышла навстречу и приказала не наносить в дом снега. «Это же просто вода», — подумала я и спросила, дома ли мама. Я хотела рассказать ей о том, как патрулировала наш квартал.

— У нее важная миссия, — ответила Ева так, словно мама была агентом ЦРУ. — А вам следует крепиться.

Бен, похоже, уже знал, что это означает.

— Разве ты не помнишь, Холли? Мама сегодня уехала в медицинскую школу.

Об ее отъезде было много разговоров. Возможно, ее решение было спровоцировано случаем в ванной, который произошел за год до отъезда.

— Посмотри, мама, что это? — спросила я, показывая зеленое пятнышко на нашей занавеске в душе, на которой была нарисована карта мира. Мама вытирала полотенцем волосы Бена. Она бросила вскользь, что это просто плесень. Когда плесень не отмылась мылом, мама сказала, что это страна. «Гренада», — уточнила мама. А чуть позже она начала рассказывать о том, что в этой стране есть медицинская школа. Если бы я только не показала ей то пятнышко на занавеске!

Когда я спросила, вернется ли мама к обеду, Бен ответил, что она не вернется. Ни к обеду, ни к купанию, ни для того, чтобы подоткнуть нам одеяло. Она уехала. Она села на самолет и улетела.

— Ваша мать помогает людям, — объяснила Ева. — И она хотела бы, чтобы вы были храбрыми до тех пор, пока она не вернется.

Когда я спросила, кто подоткнет нам одеяла, Ева даже не вспомнила о моем отце, и я тогда подумала, что его мы тоже больше не увидим. «Это сделаю я», — сказала она таким тоном, что я расплакалась. Бабушка не знала, как правильно устроить гнездышко из одеяла для рук и ног, как рассадить игрушечных зверей, чтобы вокруг моей головы получился защитный кружок.

Ева сказала, что маме не хотелось бы, чтобы я плакала, и это звучало так, словно мама в тот момент наблюдала за мной, словно мы с Беном те самые сироты из «Пуантов», которым придется танцевать, чтобы раздобыть денег. Когда я спросила, умерла ли мама, бабушка рассердилась еще больше. Она резко заявила, что уже объяснила нам, где сейчас мама, — выполняет свою миссию, — а если бы мама умерла, то она бы сказала об этом открыто. «Боже нас упаси от этого, Холли!» — воскликнула бабушка.

С тех пор Ева поселилась в нашем доме. Она заворачивала нам завтраки в школу, стирала наши вещи, готовила обеды и пекла на наш день рождения кексы для всего класса, а потом очень раздражала нас, когда приносила эти кексы в школу. Помню, как я говорила: «Она не наша мама! Вы что, не видите, какая она старая?» А папа всегда злился. Честно говоря, он злился даже после возвращения мамы. Для меня же ее возвращение было чудом, таким же, как если бы я застала ее в кухне сейчас, спустившись вниз. Я спущусь, а она поливает цветы… Как будто она никогда не умирала. Никогда не бросала меня…

— Это ведь не секрет, что мама уезжала из страны, чтобы выучиться на доктора, — сказала я бабушке.

— Да, но зачем же снова возвращать Уилла во все это?

— Во что «во все это?» — спросила я. А потом, на случай если она забыла, я постучала пальцем по фотографии, с которой улыбалась мама, и добавила: — Я — не она.

Ева некоторое время изучала меня, слегка нахмурившись, словно хотела убедиться, что я — это на самом деле я. А потом, видимо удовлетворенная осмотром, бабушка поцеловала меня в щеку и слезла с кровати.

— Холли, — сказала она, на секунду задержавшись в дверях, — это случится с тобой, как только ты будешь готова. А может, и раньше.

— Что случится? — Я невольно представила, как «челюсти жизни»[7] помогают достать меня из искореженного автомобиля.

— Все случится, — ответила бабушка с непривычной нежностью. — Поверь мне, я знаю, что в жизни тебя ждет все, чего ты только пожелаешь. Доверься Богу и не теряй своей веры.

«Какой веры? — размышляла я, когда она ушла. — Веры в звезду «Ушедших»?»

Впрочем, сейчас меня беспокоил не недостаток веры, а необходимость отобрать из общей кучи самое нужное. Не так уж просто рассортировать вещи и взять с собой только то, что понадобится мне в следующем году. Однако вместо того чтобы начать собирать их, я потянулась к своему рюкзаку и вынула из него конверт с адресом в Нью-Йорке, один из тех, что я прятала — даже от себя — на протяжении всего прошлого года. С этим тоже придется что-то решать.

10 июля 1983

Дорогая Сильвия!

У меня нет права посылать тебе подобные письма (и возможно, я так и не решусь отправить это, поскольку не хочу создавать тебе проблемы), но ты вот уже двое суток находишься дома, со своей семьей, а я не могу перестать думать о тебе. То, что ты должна оставаться в Мэриленде со своим мужем и детьми, а я должен быть в Нью-Йорке с Лизетт, кажется таким неправильным. Точно так же до нашей с тобой встречи мне казалось неправильным и несправедливым то, что я должен бросить Нью-Йорк, семью, друзей и невесту для того, чтобы изучать медицину на далеком острове. Но сейчас я могу думать только об одном.

Ты сказала, что все началось в тот день, когда мы готовились к экзамену по физиологии, учились определять заболевания головы и шеи. Я тогда распустил твой хвостик, чтобы ощупать череп и лимфоузлы. (Потом я понял, что перебирать пальцами пряди волос — не самый лучший способ обследовать пациента.) Ты сказала, что мое прикосновение разбудило тебя.

Для меня же все началось с того момента, когда я впервые тебя увидел. Ты стояла на пляже, ветер развевал твои рыжие волосы, а ты смотрела на океан, обхватив себя руками, и выглядела величественной, неприступной и очень грустной. Я бы принял тебя за статую, если бы ты не повернулась ко мне, услышав, как я закричал: «Свинья в воде!» Я тогда удивился, поскольку еще не знал, в какую адову дыру приехал, не знал, что по пляжу меня будут сопровождать бродячие собаки, выклянчивая еду, а в океане могут плавать на досках дохлые свиньи. Это было нечто вроде сценки из «Повелителя мух». Ты тогда даже не подумала, что я могу просто дурачиться. Ты посмотрела в том направлении, куда я показывал, и грусть на твоем лице сменилась удивлением, а потом и весельем. Я должен был догадаться, что ты не туристка, а студентка той же медицинской школы. Уходя с пляжа, я сказал: «Вам, наверное, интересно, чем эта свинья там питалась», и ты улыбнулась в ответ. Это было задолго до того, как мы начали изучать анатомию и нам с тобой — по знаку судьбы или по ее приговору — досталось исследование одного и того же трупа. Я много думал о той нашей встрече, Сильвия, и тебя, вероятно, расстроят мои мысли, ведь с Лизетт я расстался всего несколько часов назад. Я даже не предполагал, что сразу же влюблюсь в тебя.

— Что читаем? — спросил появившийся в дверях Бен.

— А, это просто… — промямлила я, складывая страницы письма. — Ерунда. Письмо. Слушай, мне жаль, что так получилось за ужином. Я не думала, что Ева начнет обсуждать Алисию и все прочее.

— Я предполагал что-то подобное. Ясно же, что бабушка ничего не может с собой поделать. — Бен вздохнул и сел рядом со мной на кровать. — От кого письмо? — поинтересовался он, кивнув в сторону листов, которые я положила на столик у изголовья.

— Ох… от Мэттью, — ответила я.

— Судя по размеру, это целая повесть. Он, наверное, очень расстроился из-за твоего отъезда.

— Ну да, — задумчиво ответила я, подумав, что Мэттью, скорее всего, уже лег спать, уверенный в том, что наши отношения еще только начинаются. Я и вправду считаю, что наши встречи были прекрасными, но думаю, что сейчас не время принимать решения, касающиеся личной жизни. Пусть это произойдет позже. «Какие уж теперь любовные отношения?» — мелькнуло у меня в голове.