— Наверное, испугалась. — Судя по голосу, Лиза тоже недовольна. — Хотя бы выяснили, что за цветок.

— Зато остался миллион других вопросов. Что он означает? Почему у ее сына был значок на куртке? Рисунок один в один. — Я останавливаюсь. — И мне не понравилась фраза о том, что брат мне не доверяет.

— Она тебя не знает. Заметь, в вашу прошлую встречу ты был в своей дурацкой форме. — Лиза меряет меня взглядом и хмурится, прикусывая губу. — У нас тут никто никому не верит, временами это бесит до визга. Ладно, Карл Фридман, пошли уже домой.

Лиза знает дорогу, так что мы потихоньку выбираемся на центральную улицу. По мере приближения становятся слышны звуки барабанов.

— Опять маршируют, — бурчит Лиза, хмурясь еще сильнее. — Вот уж чего нам сегодня не хватало.

Музыка становится все громче. Можно разобрать звук труб, правда, играют на них неважно. Наконец перед нами открывается центральная улица. По ней маршируют «Дойчес юнгфольк» и гитлерюгенд. Мы тоже всегда так ходили по выходным.

Все ребята в форме: черные штаны, черные шарфы, коричневые рубашки. Пряжки на поясе сверкают на солнце, черные сапоги топ-топ-топают по дороге, отбивая ритм наступающей армии.

С тротуара за маршем следят мужчины в костюмах и шляпах и женщины в платьях. Малыши взирают на действо с плеч родителей. Кто-то радуется и хлопает в ладоши, другие недовольны, явно пришли просто отметиться.

Узнаю в толпе несколько знакомых лиц, наших соседей по Эшерштрассе. Вот мясник, герр Акерман, вот фрау Остер в лучшей своей шляпке. Одной рукой она держит сынишку, другой — размахивает флажком. Многих я узнаю, хоть и не знаю их имен, — мы встречались на улице или в очередях. Девчонки машут Лизе, здороваются с ней, но она упорно шагает вперед, не обращая на них внимания.

— Не тормози, — бурчит она мне, опустив голову. Ее накрывает вся злость и горечь сегодняшнего дня, и кулак на руле сжимается все сильнее.

Мальчиков для парада мало, не то что у нас в городе. Чтобы компенсировать нехватку людей, местные стараются произвести побольше шума.

Впереди идут девятеро, три ряда по три человека, и каждый несет флаг. Кроваво-красный, с белым кругом и черной свастикой в нем. Ветра сегодня нет, так что флаги вяло висят.

Следом движется вторая группа, тоже девять человек. Эти яростно колотят в барабаны. За ними три паренька дудят в трубы. Рожи у них раскраснелись от старания, щеки надуты, будто парни набили полон рот хлеба.

За музыкантами шагает человек пятьдесят — шестьдесят. Сапоги громко топают по дороге. Младшие ребята из «Дойчес юнгфольк» идут спереди, старшие из гитлерюгенда сзади.

Они-то и заводят песню.

— Хватит евреям пить нашу кровь! К стенке их, вешай их!

Младшие подхватывают, но слов не знают, поэтому раз за разом повторяют ту же строчку:

— Хватит евреям пить нашу кровь! К стенке их, вешай их!

Совсем недавно такой марш привел бы меня в восторг, но сейчас меня терзает лютый стыд за то, что я сам орал эти злобные слова.

Смотрю на Лизу. Та угрюмо зыркает на ребят и трясет головой:

— Дурацкий парад. Дурацкие нацисты.

— Тсс.

Когда мимо проходят знаменосцы, люди на тротуаре встают смирно и вскидывают руки в салюте. Мы с Лизой, не обращая внимания, тащим через толпу велосипед.

Сапоги стучат, барабаны грохочут, трубы завывают, ребята поют.

— Хватит евреям пить нашу кровь! К стенке их, вешай их!

В одном месте зрители так столпились, что через них не протиснуться. Обходим их по краю дороги. Лиза изо всех сил стискивает руль. Походя она пихает двух женщин. Кидаю на нее взгляд. Челюсти сжаты, лицо мрачное, как грозовая туча.

— Дурацкие нацисты, — снова бормочет она. Лишь бы ее никто не услышал.

Я иду справа, дальше от тротуара. Парад приближается, и мне становится ясно, что нам не разминуться.

— Я сам повезу велосипед, а ты иди сзади, — предлагаю я Лизе. В душе нарастает тревога. Времени совсем нет. Через пару секунд парад нас нагонит.

— Не надо. Идем так, — громко заявляет Лиза. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения.

Топот сапог все громче.

— Места нет, — объясняю я. — Пожалуйста, встань сзади.

— С чего бы? — Лиза сердито пялится на ребят, которые уже в паре шагов от нас. — Дорога общая.

— Просто…

— В сторону, идиоты! — орет ближайший знаменосец.

— Ты кого назвал идиотом? — рявкает в ответ моя подруга.

— Лиза, отойди!

Парень называет ее по имени. Похоже, они вместе учатся. Надо думать, она знает большинство марширующих, но это ничего не меняет. Лиза корчит пареньку рожу и поднимает колесо.

— Идем вперед, — говорит она мне.

— Нет, постой. — Бросаю руль и перебегаю на ту сторону, где стоит Лиза. Теперь велосипед отделяет нас от парада. — Слушай, что с тобой такое?

— Дорога общая. — Судя по лицу, Лиза готова взорваться в любой момент. Она буквально тащит меня вперед.

— Отдать честь! — орет нам один из ребят, но его практически не слышно. Барабаны стучат, как сердце кровожадной твари.

Все больше ребят замечают нашу возню с велосипедом. Барабанщики поворачивают головы в нашу сторону. Руки у них работают, как поршни, палочки летают, как молотки.

С одной стороны зрители со вскинутыми руками. С другой — стройные ряды барабанщиков. Мы с Лизой зажаты между ними, как в ловушке. Чем больше лиц разворачиваются к нам, тем больше я чувствую себя загнанным в угол.

— Отойдите! — говорит паренек, протискиваясь мимо нас.

— В сторону, дураки! — требует другой.

— Отдать честь!

Последний барабанщик смотрит на нас через плечо. Теперь мимо идут трубачи. Они не могут крутить головой, но все как один косятся на нас.

Лиза пихает меня и поднимает велик за руль.

— Давай, пошли, — требует она.

— Переждем. — Я тянусь к ней, беру ее за руки, она вырывается, и никто из нас не держит велосипед.

Трубачи дудят. Барабанщики стучат. Ребята маршируют, их сапоги топ-топ-топают по дороге.

А велик падает.

Как в замедленной съемке, он плавно опускается на землю. Я уже знаю, что сейчас случится. Просто ничего не успеваю сделать.

Пытаюсь удержать его. Тянусь обеими руками. Но Лиза стоит слишком близко, она мешает мне. Пальцы успевают ухватить самый кончик руля. Велосипед падает под ноги пятой колонне «Дойчес юнгфольк».

С краю шагает мой ровесник, но помельче, короткие волосы спрятаны под кепку, круглое лицо все в веснушках. Он видит опасность, и его блеклые глаза распахиваются от ужаса. Он притормаживает, ломая строй, лишь бы увернуться от падающего велика. Но тот, кто шагает сразу за ним, ничего не замечает. Он врезается в веснушчатого, пихает того вперед, и нога бедолаги приходит аккурат на переднее колесо.

Запнувшись о спицы, веснушчатый летит на землю, как солдат на поле боя. Сбивший его падает сверху, тут же их накрывает третий.

Передние ребята озираются на шум, а задние рушатся в эту кучу-малу.

Парад превращается в бардак.

Мальчики наталкиваются друг на друга, валятся в кучу, копошатся на земле, и наконец парад кое-как останавливается. Трубачи умолкают, взвыв на прощанье. Замирают и барабанщики. Над улицей разносится злобная ругань ребят, зрители напряженно дышат нам в спину, на миг повисает тишина, ее разрезают редкие смешки, и вдруг вся толпа разражается смехом.

Мы с Лизой стоим как парализованные.

— Ты!

Один из старших ребят показывает на нас.

— Ты. Лиза Херц!

Здоровенный детина, лет семнадцати, почти взрослый мужик. Выше Стефана и крепче сложен. В идеально сидящей форме он прямо как настоящий солдат.

— Это ты натворила! — вопит он, пробиваясь через кучу-малу ребят, пытающихся встать на ноги. По дороге он снимает кепку и стискивает в кулаке. Я вижу, чего он хочет. Отомстить за испорченный парад.

Бежать некуда.

Детина приближается, распихивая всех с дороги, взгляд его будто прикипел к нам. В глазах полыхает злоба. Он перешагивает через ребят, нагнув голову, словно бык, готовый наброситься на нас. Широкие плечи расправлены, а лицо застыло, как бетон.