— Нет.

— Скажите, ваше «нет» означает, что вы не помните или что ничего такого не было?

— И то и другое.

— Странно. Нельзя помнить то, чего не было. Но разве можно оспаривать факт получения денег, если вы не помните об этом?

Если глаза — зеркало души, то в это зеркало едва ли удавалось заглядывать кому–нибудь из посторонних. Сейчас в глубине его что–то дрогнуло

— Брось казуистику. И давай уточним. Не было этого. Ты доволен?

— Понятно. И в смерти вашего секретаря до сих пор вы, сэнсэй, не усматриваете ничего загадочного?

— Прошло столько лет. Самоубийство. Что в нем может быть загадочного? У полиции, как я помню, не было сомнений в его душев… — Кавакита оборвал себя на полуслове, недовольный собой.

— Полиция не располагала письменными свидетельствами самого Игата Кэйскэ. Там сказано все и со всей определенностью.

— Что сказано?

Он впервые переспросил, так что, возможно, крючок схвачен.

— Если, эти бумаги попадут в руки оппозиции, сэнсэй, будет шум. Большой шум.

— А они попадут туда? Зачем тебе это?

— Последний долг перед Йоко. Не знаю, в чем была вина Такити, за что его приговорили. Хотя догадываюсь. Йоко была доброй, хорошей девочкой. У нее было будущее. И его отняли у нее. Вот так, сэнсэй!

— А кто она тебе?

— Моя невеста. Мы собирались пожениться.

— Хм.

Он задумался. Мы подошли к главному. Сейчас он предложит начальную цену.

— Ну, а как ты посмотришь на то, если убийца будет пойман?

— Никак.

— То есть?

— Зачем он мне? В этом случае убийца лишь исполнитель чужой воли. Обвинять его в этом преступлении то же самое, что обвинять пистолет, спусковой крючок, палец, который нажал на него, пулю… Мне нужен он, настоящий. Я не смогу его убить, потому что это противно моей природе. Да и что толку!.. Но он политик, и я постараюсь похоронить его как политика.

— Похоже, ты нацеливаешься в меня?

— Именно так, сэнсэй.

— Ну что ж, завидую твоей молодости, твоему напору, И сожалею об этом.

Наверное, мне зачитан приговор: «Сожалею, что тебе придется умереть молодым». Неприятная штука, даже если исполнение его состоится не сразу после прочтения. Я взглянул на часы. Время аудиенции было на исходе. Пошла последняя минута. В бою лучше действовать на опережение противника, и я поднялся с места.

— Подождите. — Разумеется, его железная воля не могла смириться с чужим своеволием. Но переход на вежливое «вы» тоже кое–что да значил. — Хотел спросить, давно ли вы знакомы с Ханэдзава–кун?

— Он был главным редактором, когда я пришел в газету.

— А потом?

— Потом он стал президентом корпорации. Сейчас он на пенсии. Кажется, еще жив. Но как газетчик он уже давно… покойник.

Нет, еще не умерли человеческие чувства в Кавакита Канъитиро. Если судить по злобе, которая так и полыхнула в его глазах.

Когда за мной захлопнулась дверь, несмотря на желание побыстрей и подальше унести ноги от этого логова, я заставит себя идти к редакционной машине не торопясь, прогулочным шагом. Наш водитель Мацутани даже был вынужден выскочить навстречу мне. По рации передали, что меня разыскивает некто Симанэ и просил срочно связаться с ним. Пришлось проделать путь обратно. Симанэ ждал у телефона и находился в точке кипения. Особенно его разозлило то, что я в гольф–клубе.

— Ты понимаешь, дурья голова, сейчас не время прохлаждаться!

— Короче.

— Ты же черт знает где, а ровно в половина третьего тебе его откроют. На пятнадцать минут. Что будем делать?

— Жди меня на месте.

Тут уж я к машине мчался как рысак. Расстояние приличное, движение на шоссе — как повезет, времени в обрез. Час с небольшим. Вся надежда на движок, колеса и Мацутани. Из этих трех слагаемых лишь последнее — верняк. Ас. Чемпион.

— Мацу–тян, к двум двадцати нужно быть в отделении банка Тосай–гинко.

— Где?

— Первое шоссе Кэйхин, между Синагава и Ооимати.

— Ого!

Я и сам знал, что «ого!», но по тому, как мы взяли с места, понял, что лучше не лезть с советами под горячую руку. Когда мы выезжаем на задание, нередко это превращается в гонку с преследованием. Обычный шофер на такой риск не пойдет. Мацутани здесь был в своей стихии. Несколько раз нас заносило в сторону, когда на ходу он менял варианты. На трассах виднелись скопления машин, но он уходил от пробок, вильнув в какой то проулок. Вдруг возникали знакомые ориентиры, чаше мы двигались маршрутом, известным ему одному. На финише Мацутани вырулил на тихую улочку с односторонним движением, прямо под запрещающий знак, и мы чудом разъехались со встречным авто. Симанэ впоследствии признался, что глазам своим не поверил, увидев нас.

— Mauy–тян, — сказал я, — не уверен, что в Японии отыщется еще один профессионал как ты.

— Не заливай, — ухмыльнулся он, — ждать надо?

— Если можешь.

— Найдешь меня на стоянке.

Симанэ провел меня в банк через служебный вход. Он предупредил, что я не имею отношения к газете, должен помалкивать, говорить будет он сам, мое дело — сопровождать его, В нужный момент он представит меня, остальное — по ходу пьесы. Он показал дежурному полицейский жетон и попросил вызвать замдиректора Камои. Тот ждал нас и сразу появился, провел по лестнице в подвал, где перед хранилищем сейфов стоял еще один в форме и при оружии.

— Полиция, — сказал Камои постовому, вытянувшемуся в струнку при виде начальства. Затем обратил его внимание на Симанэ. — У этого господина срочное дело к тебе. Вам надо поговорить наедине. Можете это сделать в моем кабинете.

— Но я… — парень был озадачен нарушением устава внутренней службы и не знал как себя вести.

— Можешь идти, — успокоил его Камои, — я распорядился о твоей подмене. А пока подежурю за тебя. Мы обязаны оказывать содействие полиции.

— Я отниму у вас не больше четверти часа, — заверил его Симанэ, а мне строго приказал: — Тебе оставаться на месте и ждать меня!

— Слушаюсь! — с рвением служаки ответил я.

Камой понадобилось меньше минуты разобраться с ключами, войти в помещение, открыть сейф и вынести шкатулку. Он поставил ее на стол в соседней комнате, напомнил мне о времени и отошел к двери.

Шкатулка была набита конвертами. В первом я обнаружил документы на владение жильем, квитанции и положил его обратно. На втором было написано фломастером: «Для йоко». На третьем: «Важное». Я открыл конверт, адресованный Йоко. Там было письмо и фирменный университетский блокнот. Я полистал его и понял, что это — то самое. Дневник Игата Кэйскэ. С годами чернила поблекли. Год написания не был проставлен, лишь дни и месяц.