— А вы? Ах, да, «Something special». Его любил Такити.

— И это я знаю. Так что же, Кавакита дал обещание уйти в отставку?

— Да.

— Завтра он заберет свое обещание обратно.

— Почему вы так думаете?

— У Гото снова инсульт. Уже второй.

— Не может быть!

— Может. Приступ случился, когда я был у него. У меня нет причин врать.

В душе этой женщины, хотя я не могу утверждать, что она у нее есть, но, по крайней мере, в том месте, где ей положено быть, творилось смятение. Я понимаю, это сулило перемены в жизни пятидесятисемилетней женщины. И не обязательно — радужные.

— Кавакита не узнает об этом.

— А мне кажется, лучше будет, если он узнает. Гото, возможно, удовлетворится отставкой своего противника. Но что это даст? Из отставки возвращаются…

— Чего же вы хотите?

— Отдайте мне дневник. И не говорите Кавакита. Я знаю, что с ним делать. Не напечатают газеты, можно передать его крестьянской партии для оглашения в парламенте.

— Я не могу нарушить слово, которое дала Кавакита.

— Что вы ему обещали?

— Сжечь дневник.,

Я налил себе еще одну порцию виски, потом — еще одну, Настроение у меня было такое, что алкоголь не брал. Мне было жалко всех беззащитных. И ее тоже, ту, которая когда–то родила дочь и не смогла стать ей матерью. А может быть, я жалел себя, потерявшего Йоко. Никакие сплетни, факты, показания на суде не имеют для меня значения. Любишь — значит любишь… Я вдруг услышал, что Каёко о чем–то мне говорит…

— Это мне сказал когда–то Гото. Он сказал, что в интересах государства приходится жертвовать личными чувствами. Есть законы, говорил он, которым следуют те, кто управляют страной и народом. Надо управлять, имея железную волю и не позволяя чувствам выходить из–под контроля. Гото не только говорит так, он и сам такой человек. Он позволит Кавакита уйти с почетом в отставку. В интересах государства.

— Если вы не отдадите мне дневник, я сумею сообщить Кавакита приятную новость и тогда посмотрим, как он уйдет в отставку!

— Но вы ставите меня в безвыходное положение!

— Почему? Может, я чего–то не понимаю, не знаю?

— Да. О Йоко разговор особый. Она — наш с мужем ребенок. Но поймите, до замужества я служила в конторе Кавакита… И его отношение к Такити, как бы вам сказать… Боже, неужели это нужно объяснять!..

Да, эти люди с железной волей умеют держать свои чувства под контролем. Бедный Такити, знал бы он, кого решил шантажировать!

— Вы думаете, смерть вашего мужа связана с этой тайной?

— Не знаю.

— Знаете.

— Я понимаю, что вы от меня так просто не отстанете. Муж меня не посвящал в свои служебные дела. Но когда все произошло, я поняла, что он проник в какой–то секрет. Вероятно, для самозащиты… Но не успел…

Каёко вдруг оборвала фразу… О чем она думает сейчас? Сожалеет о прошлом? Вряд ли. Когда она излагала жизненное кредо Гото, мне почудилось, что в этом она ищет утешение и оправдание самой себе. Как естественно соседствуют фарс и трагедия. Я сказал ей, что если она смирилась, у меня нет права осуждать ее, но сам не могу иначе. Если хочет, может передать Кавакита.

— Ну зачем вы так? Мне дороги ваши чувства к Йоко. Но есть вещи, которые несообразны с логикой.

— Имеете в виду, что справедливость торжествует не всегда или с опозданием?

— Да. И что бы вы ни предприняли, Кавакита выйдет сухим из воды.

— Посмотрим.

— В этом деле не надейтесь на помощь и со стороны Гото.

— Я это понял из нашего разговора с ним.

— Очень может быть, что вас убьют, — сказала Каёко и закрыла лицо руками. Хотя этим рукам не приходилось заниматься черной работой, возраст они все–таки выдавали.

Через два дня я получил копию дневника. Газеты отказались от публикации. Дела с копиями в суде выигрывает противник. Особенно — сильный. Мой университетский приятель работал личным секретарем депутата парламента от крестьянской партии. Патрон с видимым энтузиазмом загорелся идеей. В тот день, когда он выступил с запросом об этике государственных служащих, я сидел в парламенте вместе с другими журналистами. Депутат добросовестно потрясал копией дневника, однако чего–либо внятного зал от него не услышал. Двадцать лет назад. Один министр. Словно у Кавакита нет ни имени, ни фамилии. Премьер–министр в своем слове обещал этот вопрос проработать. Прежде говорили откровенней: «Положить под сукно!»

Я знаю, все уйдет в прошлое и забудется. Один я буду вспоминать, как дама из «Шагала» сунула мне в ладонь бумажку и меня поразило сочетание «Каё» — ведь так она подписала записку. Если бы не было этого, возможно, продолжение этой печальной истории было бы иным. Как много в этих «если», «вдруг»!

Но вот в расследовании обстоятельств убийства Такити и Куронума Юко никаких «вдруг». Все по–прежнему: двойное самоубийство на любовной почве. Читателей газет привлекает национальный колорит. Даже с привкусом фальши.

Я иногда с раскаянием думаю о том, что мой приход в сусичную лавку стал роковым для симпатичного и работящего Маэдзава Гэнъити. Хотя, оправдываю я себя, это могли быть сыщики, а не я. И все–таки я стал для него вестником смерти.

Симанэ не теряет надежд, но иногда признается мне, что ни его пути все чаще встречаются стены, которые обычными глазами не видать, но лоб об них разбить можно. По моей просьбе он разузнал кое–что о Камисиро. Тот удачливо занимался аферами и сколотил недурное состояние. По какому–то неведомому стечению обстоятельств в то время, когда я вышел на Кавакита, затем на Гото, он внезапно исчез. «Люпен» приказал долго жить, там новый владелец и новое заведение. Осталось загадкой, на кого из двух боссов он работал? А почему или — или?

Не буду лукавить, что очень сильно огорчился, узнав о болезни Кавакита и о его решении на будущий год свою кандидатуру на выборах не выставлять. Правда, и иллюзий на этот счет у меня нет. Впрочем, возвращение старого лиса на политическую арену, если оно состоится, дает мне шанс поквитаться по-настоящему.

Да, кстати, в одно время с информацией о болезни К. газеты сообщили об автомобильной катастрофе близ водопада Гёдзя–но Такэ. Погиб молодой человек, с тяжелыми ранениями доставлен в госпиталь некто Кубо — шестидесяти лет. Мне хотелось навестить лже-Гото, но как мне было сказано по телефону — он почему–то выписался, несмотря на переломы и неспособность ходить. Врачу он объяснил свое решение тем, что не может платить за лечение. Я понимаю так: из преследователя он превратился в преследуемого. Гото сказал тогда, что Кавакита не прощает ошибок.

Ну что ж, он не прощает, кто–то и ему должен предъявить счет за содеянное. Я уже решил уйти из газеты и на выходное пособие отправиться в Малайзию. Чэн настаивал, чтобы мы с Йоко провели медовый месяц в его райской стране. Приглашение есть, дело осталось за тем, чтобы приехать, найти и сказать:

— Здравствуйте, господин Чэн! Может быть, побеседуем?

Мрачные предсказания Каёко меня не пугают. Как говаривал мой добрый Сэги — каждому найдется зеленый холм для праха. Но я вовсе не рассчитываю на смерть. Мне еще многое нужно сделать.